Рудо Мориц - Его большой день

Предложение бачи было простым и доброжелательным. А когда проголодавшийся гость стал с аппетитом есть, бача добавил:

— У Брнчалы не голодают! Чего нет, того нет!

Еще засветло пришли отец Габо, кирпичник Ганзелик, и учитель Шимак. И уже в полной темноте до Сухого Верха добрался железнодорожник Выдра.

Теперь все сидели у весело потрескивавшего костра и рассказывали, как вырвались из лап ищеек. Так они называли сыщиков.

Говорил Шимак:

— Я был в школе. Составлял годовой отчет. Пришел рано, чтобы управиться до жары. Вдруг в кабинет влетела моя хозяйка, тетка Крекачка, с кульком в руке. «Пан учитель, — сказала она, едва переводя дыхание, — дома нас ищут какие-то господа. Я ходила к Воловцу за солью, как вдруг прибежала соседка Гана. Будто бы о вас расспрашивают».

«Какие господа, что еще за господа?» — спросил я ее сердито.

«Ну, чужие, наверное, из города. Говорят, и жандарм с ними».

Мне сразу все стало ясно. Я тут же прервал работу, а тетке Крекачке велел пойти вперед и попросить этих господ минуточку подождать: он, мол, уже идет. «Может, я вас еще по дороге догоню!» — крикнул я ей вдогонку, чтобы и она не почувствовала никакого подвоха.

Но домой не пошел. Кинулся через школьный сад на дорогу, что ведет за гумна на верхний конец, и побежал к кирпичному заводу. По пути решил предупредить Ганзелика, если его еще не схватили.

По рассказу Выдры, и его застали врасплох. Старик Бурда пришел к нему на склад и велел сматывать удочки побыстрее, потому что его ищут. Он тоже не успел попрощаться с женой и детьми.

Бача с пастухом жадно слушали рассказ новых жителей гор. Все им казалось удивительным, как будто из другого мира.

Костер догорал. Языки пламени перестали плясать свой удивительный танец, и только головешки, тлея, мерцали и светились кроваво-красным светом.

— Подбрось! — толкнул Брнчала пастуха.

Матуш подбросил хворосту. Снопы искр взлетали, прыгали в воздухе, как сверкающие светлячки, и гасли. Другие падали в траву и, вспыхивая, догорали.

Сидящие у костра молча следили за игрой огня и искр. Блеск этого естественного фейерверка приковал их внимание.

Когда костер снова разгорелся, Хорват сказал:

— Значит, часть комитета сохранилась. Кого еще не хватает? Один, два… Четырех нет, — посчитал он на пальцах. — Возможно, ночью еще кто-нибудь придет или завтра… А теперь давайте посоветуемся, что делать дальше. Установим связь с селом и с ребятами в окрестных лесных тайниках. Ведь многие в горах ждут только сигнала.

В новой непривычной обстановке эти слова звучали как-то странно. Казалось, они не произвели достаточного впечатления, потому что раздался глубокий вздох.

Шимак кивнул:

— Да, конечно… Ведь мы пришли сюда не для того, чтобы перезимовать, как медведи. Будем организовывать сопротивление отсюда.

— Не так-то это просто, — вздохнул стрелочник Выдра.

— Да, пожалуй, труднее, чем было до сих пор, — согласился Шимак. Пламя разгоревшегося костра временами освещало его лицо, и оно казалось каким-то нереальным. — Труднее, это правда, но дело пойдет, можете не сомневаться! — Голос его звучал уверенно, спокойно. — Ведь не может сделанная нами работа пойти насмарку! Лучше подумаем, с чего начать. Составим план, и по плану… И как можно скорее заберем сюда Никиту, чтобы установить связь с другими штабами в горах.

— Мы его приведем! — заверил Хорват. — И он нам поможет советом.

— А не нашли его там? — засомневался Выдра.

— Не бойся. Он не мальчишка. Свое дело знает! — засмеялся Шимак и носком подвинул тлеющую головешку на середину костра.

Бача поднялся и громко зевнул. Это был знак, что время спать. Он, житель леса, не нуждался в часах. Каждодневный распорядок был у него в крови, и даже ради новых людей он не хотел нарушать этот распорядок.

За Брнчалой поднялись и остальные. Пастух Матуш разбросал костер и башмаком затоптал тлеющие угольки.

Ночь стояла теплая, звездная. Лишь легкий ветерок шелестел в стройных верхушках старых сосен и елей, росших вокруг поляны.

Йожо едва дождался, пока автомашины отъехали. В большом волнении он побежал в тайник к Никите. По дороге подобрал три камешка, чтобы подать Никите знак.

Но камешки не понадобились. Никита сидел на недостроенной стенке и курил толстую самокрутку.

Мальчика поразило спокойствие Никиты. Сам он весь дрожит, а Никита знай себе покуривает. Лицо спокойное, лишь слегка задумчивое.

— Я так за тебя боялся! — сказал Йожо взволнованно.

— Боялся? — улыбнулся Никита. — А чего за меня бояться?

— Ну, а вдруг тебя нашли, — объяснил мальчик.

— Найти, конечно, могли, но их счастье, что не нашли.

— А что бы ты сделал, если бы нашли?

Вопрос мальчика показался видавшему виды солдату очень смешным.

— Да ты совсем зеленый, Йозеф. Я пожал бы им руки и сказал: «Привет!..» Сбегай-ка лучше домой и принеси мне старую газету. Бумага у меня кончилась, не из чего самокрутку свернуть.

В другой раз Йожо мигом принес бы Никите бумагу. Но сейчас даже не пошевельнулся. Только смотрел на него, вытаращив глаза. Никак не мог понять, как Никита может улыбаться так беззаботно, словно ничего не случилось, и говорить о чем-то постороннем…

— Да что ты на меня глаза пялишь? — махнул Никита рукой. Потом швырнул окурок, и тот рассыпался, не долетев до земли. — Надо выходить на связь, — сказал он и перепрыгнул через стенку на другую сторону.

Йожо остался один. Он уже хотел было уйти, решив, что сегодня Никита не настроен с ним беседовать, как обросшее лицо радиста снова появилось над стенкой.

— Принеси, голубчик, бумагу! Потом поговорим.

Йожо помчался домой, нашел старую газету и бегом вернулся в «шестерку». Никита тем временем закончил передачу и посмотрел на мальчика, весело улыбаясь.

— Ты похож на мокрую курицу.

— Знаешь, я очень волнуюсь за отца, — тихо сказал Йожо. — Только бы его не схватили!

— Не поймают! — уверенно сказал Никита. — Твой отец человек толковый, знает, что делать. Обо всем уже договорено.

Слова Никиты успокаивали. В них было столько уверенности, что Йожо стал меньше опасаться за судьбу отца.

— А ты, Никита?..

— А я пойду к нему. Так мы решили. Подожду, пока они там обоснуются, и тогда приду к ним. Да и ты теперь должен вести себя как мужчина!

Йожо покраснел.

— А у вас, Никита, мальчишки воюют?

— Не только мальчишки, но и девчонки. Если надо, воюют все. — Он умолк, и на лице его внезапно промелькнула тень. — Однажды фашисты отрезали нас, и мы оказались в тылу врага. Стали партизанским отрядом, большим и сильным отрядом, державшим под контролем несколько сел. Но в основном мы находились в лесу, села снабжали нас продовольствием. В одной деревушке, она называлась, кажется, Горловка, ребята, многие не старше тебя, организовали для нас подвоз продуктов. И хорошо организовали. У нас было условленное место, и они собирали продукты и доставляли нам. Мы бы и сами могли приходить, но они ни в какую: хотим помогать — и все тут. Пока однажды фашистский ударный отряд не схватил двоих с груженой телегой. Им показалось странным, что мы так долго держимся, вот они и следили. А ребят забрали. Мальчишку звали Олесь, а девчонку — Шурка. Стали их допрашивать. Сначала только выведывали: скажите, мол, кто этим занимается, и как все организовано, и где условленное место. А они — ни звука. Сначала немцы обещали: скажете — отпустим. А потом стали бить. Шурка потеряла сознание, но оба не сказали ни слова. Их отвезли в соседнее село и там повесили… Слышишь, повесили! Для острастки, чтобы никто не помогал партизанам.