Рудо Мориц - Его большой день

— Ну как, занятный зверек, а? — спросил он меня в дубняке.

— Гм. Занятный. Но почему вы его лежебокой прозвали? Он же как ртуть живой.

Загорелое лицо дяди Богдана так и просияло. Он погладил усы и сказал:

— Эта соня орешниковая и взаправду спит очень много. Всю зиму напролет спит, даже летом день-деньской, только в эту пору просыпается.

И когда мы вышли на тропинку, дядя Богдан рассказал мне целую историю о своем первом знакомстве с соней.

— Два года назад мы тут, чуть пониже, дорогу чинили, — начал он. — Было это в начале мая, только что снег сошел. Под кустами всюду подснежники цвели.

Выравнивали рабочие откос над дорогой. Один из них киркой сильно ударил, выворотил большую глыбу, и она покатилась вниз под уклон. Катилась, катилась и постепенно на мелкие кусочки рассыпалась. Вдруг среди комочков земли буровато-коричневый пушистый шарик объявился.

Рабочий, старик Валко из Речницы, подбежал и взял шарик в руки. А шарик зверьком оказался, крохотным, как мышка. Он спал, свернувшись клубком, обернув длинный хвостик вокруг тела. Подозвал меня Валко и показывает пушистый шарик.

«Должно быть, порядочная лежебока, раз от такой встряски не проснулась», — сказал Валко, подавая мне сонулю.

«Да, соня ореховая не прочь поспать», — говорю я ему.

«Берите ее, мне она ни к чему», — сказал Валко и пошел работать.

Сунул я лежебоку в карман. Согрелась она там, стала дышать глубже, но так и не проснулась. Уже добрых два часа прошло, а лежебока продолжала спать как убитая. Что с ней делать, не таскать же ее в кармане? Где-нибудь чуть покрепче прижму, из нее и дух вон. Положил я соню под кустик среди распустившихся подснежников. Несколько раз заглядывал — там ли она еще. Вижу: все там же лежит. Потом на другой бок перевернулась и продолжала спать.

«Хоть сфотографирую ее!» — подумал я.

Сбегал я в лесничество, вернулся с фотоаппаратом, посмотрел, не сбежала ли тем временем моя лежебока. А она спит и спит.

«Ох, какая же ты лежебока!» — бранил я ее, когда снимал.

Сделал я несколько отличных снимков, потом к рабочим ушел. Когда под вечер мы расходились по домам, лесная соня все еще спала среди подснежников. Только на другой день ее там уже не оказалось.

— Ну вот, с тех пор иначе соню я и не называю, как лесной лежебокой, — закончил дядя Богдан.

…Дома он в самом деле показал мне снимки сони, спящей среди цветущих подснежников.

Тихим вечером сидели мы у веранды на той самой лавочке, где я впервые увидел дядю Богдана. Мерцали звезды, и светила полная луна, из леса тянуло холодком. Дядя Богдан покуривал трубку, которая то и дело ярко вспыхивала.

Он рассказывал о своих странствованиях. И вправду, за свою жизнь он повидал очень многое. Охотился на медведей в восточных Карпатах, работал в Южной Чехии на рыбных прудах…

— А вы не расскажете мне какую-нибудь историю, которая произошла с вами в тех местах? — перебил я его. Надо ковать железо, пока горячо!

— Ну конечно! Всюду можно встретить что-нибудь любопытное, — ответил дядя Богдан и сейчас же начал: — Так вот, служил я, стало быть, поблизости от Тршебони, и вышел со мной там презанятный случай.

Рыбы в прудах там водилось, что деревьев в лесу. Но заметили мы, что у нас на прибрежье много ондатр развелось, а это для рыбы чистая гибель.

Начали мы их уничтожать. Однажды и я на ондатр поохотиться вздумал. Взял с собой легкое ружье — хотелось их, проклятых, перестрелять побольше.

Остановился я у пруда, в котором самые старые матки карпов помещались.

Мы их подкармливали на племя, и разъелись они, как следует быть. Многие рыбины — около десяти килограммов веса.

Жара стояла — дышать нечем, хорошо было у воды посидеть. И рыба на отмель вышла, на солнышке погреться. Спинные плавники теснились почти у самой поверхности воды.

Пристроился я на плотине под старым дубом, сижу, поглядываю на берега. Но ондатр нигде не видно. Вероятно, сыты были и по своим норам попрятались. На охоту только под вечер выйдут.

Раз ондатр не было, стал я разглядывать, что вокруг творится. Стайки диких голубей то и дело прилетали к пруду напиться, а потом мирно рассаживались на дубах. Над водой стрекозы то трепещут своими прозрачными крылышками, то замрут на одном месте и висят в воздухе. В камышах изредка показывались водяные птицы — то лысуха, то нырок или дикая утка.

Озираюсь я этак и вдруг вижу: в голубой вышине какая-то хищная птица. Хватаю бинокль. Так и есть — речной орел. И какой экземпляр превосходный!

Орел кружил, ни разу не взмахнув крыльями, на поворотах оперенье на его груди и животе поблескивало серебром.

Прижался я к шершавой коре дуба, чтобы зоркий орел меня не приметил, и смотрю, что он станет делать. Просто на прогулку отправился или на охоту?

Орел кружил над прудом довольно долго. Я даже попытался подманить птицу на расстояние ружейного выстрела, подражая крику пойманного зайца. Но орел парил слишком высоко и не слышал моего голоса.

И тут произошла история, для меня совсем уж неожиданная.

Орел перестал кружить, еще шире распластал свои крылья, планируя, спустился прямо к пруду, замер в воздухе, потом сложил крылья и камнем упал в воду. Все это разыгралось в один миг. Я даже не успел ружье схватить.

А орел уже на воде. Только теперь увидел я, какой это великан. Крылья в размахе — больше полутора метров.

Но что такое?

Изо всех сил машет орел крыльями, по воде хлещет, белая пена летит во все стороны, а он словно прилип к воде, никак не поднимется в воздух. Даже наоборот — все больше в воду погружается. Вот его уже только наполовину видно, одна голова с крючковатым клювом торчит. И, наконец, орел совсем под водой исчез.

Я остолбенел. От роду не видывал, чтобы такая огромная птица ни с того ни с сего утонула! Глазам своим не верю, но ведь не обманывали же они меня!

Об ондатрах я и думать забыл. И потом долго еще о гибели орла раздумывал. Все ждал, когда пруды спустят. Найду ли я орла на дне?

Месяца через два пруды спустили.

Надел я высокие сапоги и к пруду отправился, пробрался через заросли тростника да по илистому дну к тому месту, где этот памятный случай разыгрался. Там нашел я останки огромного карпа и орла. Их почти занесло черным илом. Птица так и не выпустила когтей из спинного хребта карпа.

Я был тогда молод, неопытен и тщетно ломал голову над этим случаем. Лишь бывалые; рыбаки, которые много лет на прудах работали, объяснили мне, в чем было дело.

А вышло это вот как.

Всякий хищник всегда нападает в ярости. Разъярившись, он когтями впивается в добычу, тут-то его судорогой и сводит. В этот миг он не может ослабить свою хватку. Только немного погодя эта судорога проходит. Вот она-то орла и погубила. Карп, почувствовав резкую боль в спине, с испугу вглубь ушел. Орел когти не успел высвободить, и рыба его под воду утащила…