Ганс Фаллада - Фридолин, нахальный барсук

Вся возня с камнем — найти, разбить, уложить — тяжелая и дорогостоящая работа, но в день, когда все было готово, отец за ужином сказал с большим удовлетворением:

— Вот, пусть-ка Тедди теперь попробует пролезть под забором! С этими камнями ей не справиться! Так что с лазами и с охотой на кур покончено!

Все были страшно рады, что Тедди просто не сможет больше согрешить, и обращались с ней ласково и даже в некотором роде в ее честь предприняли вечернюю прогулку на Лесной остров. Тедди была безмерно счастлива, ей бросали камешки, и она все никак не могла вдоволь наиграться — если бросить камешек, она выплюнет старый и бежит за новым, а если нет, то держит старый в пасти и ни за что не отдаст.

Так Дитцены пришли на Лесной остров и решили обойти его кругом. А так как они гуляли здесь уже много лет, знали каждый клочок земли, каждый куст и каждое дерево, то им бросился в глаза на склоне под картофельным полем, принадлежавшим вожаку местных крестьян Иленфельдту, новый подземный ход барсука Фридолина. Так же как и его мама Фридезинхен, Фридолин выровнял и утоптал землю перед входом, так что она была гладкой, как на гумне. Здесь барсук загорал, здесь частенько сиживал, предаваясь блаженной угрюмости, — этой площадки перед входом в нору, которую можно было бы назвать «барсучьим покоем», просто нельзя было не заметить.

И даже если бы Дитцены, занятые интересным разговором, не заметили ее, то Тедди уж сумела бы позаботиться о том, чтобы они не прошли мимо. Тедди при виде норы пришла в страшное волнение, подбежала раз, подбежала второй, и тут уж залилась яростным лаем.

От этого лая барсук Фридолин в своей уютной мягкой спаленке проснулся, зевнул как следует и вздохнул:

— Ну вот, опять начинается эта ужасная докука! Я же говорил и всегда буду говорить: этот мир, в котором никогда нет покоя, ненормален! Что ж, собака, лай себе на здоровье, меня ты так легко не достанешь!

И Фридолин, навострив уши, сел возле выхода из норы, готовый сейчас же юркнуть в запасной коридор, если собака подойдет ближе.

Но до этого было еще далеко. А Тедди, налаявшись вволю, попыталась влезть в коридор, раз, другой, но он оказался для нее слишком тесным. Тогда она начала его раскапывать, песок и камни так и летели. Она вконец испортила гладкую, как гумно, площадку Фридолина и превратила аккуратное отверстие входа в какую-то рваную дыру.

Дети и родители в изумлении наблюдали за дикими выходками обычно такой ласковой Тедди, дети спрашивали отца: с чего это Тедди так разъярилась и что это за нора?

Отец, все на свете знавший (правда, многое не очень точно), сказал детям:

— Я слышал от рыбака Бруно Хазе, что здесь когда-то жила выдра, которая частенько рвала рыбацкие сети. Хазе убил ее веслом. Наверняка в этой дыре поселилась другая выдра, или же то был самец, а самочка осталась жива. Посмотрим, что там Тедди разведает.

После этого объяснения все вновь уставились на Тедди, которая уже наполовину исчезла в норе, то судорожно дергая, то вращая торчащим наружу задом. Но Тедди не умела так искусно рыть норы, как барсук Фридолин. Она не знала, куда девать вырытую землю, и в результате сама себя почти замуровала, ей стало нечем дышать и лишь с большим трудом удалось выбраться на милый сердцу свет. Затем она взглянула на зрителей, как бы прося прощения, тихонько тявкнула и с новым рвением принялась рыть землю…

— Давай, Тедди! Поймай выдру! — кричали дети.

Тедди вновь наполовину скрылась в норе, но на этот раз выбралась обратно быстрее. Когда то же самое случилось в третий, а там и в четвертый раз, все сочли, что это скучно. К тому же начинало смеркаться. Тедди подзывали свистом, но она, по своей милой привычке, опять не желала слушаться, тогда Мушка просто взяла собаку за ошейник и повела домой.

Остальные тоже пошли домой, а барсук, заметив, что снаружи все стихло, вылез из норы и, брюзжа и бранясь, стал прикидывать, какой ущерб причинен ему на этот раз.

— Ну вот, опять, — ворчал он, — стоит только появиться этим двуногим с их собаками, как сразу все, с таким трудом созданное, идет прахом. Хотел бы я знать, зачем вообще такие существа живут на свете? Вероятно, только для того, чтобы порядочный барсук, несмотря на нужду честно идущий по жизни, не остался без работы. Ну, совершенно ненормальный мир — нелепый и безрассудный!

И Фридолин принялся приводить в порядок вход в нору. Работа была тяжелая, по меньшей мере полчаса понадобилось Фридолину, чтобы все прибрать, — и еще немало порицаний вынес он этому ненормальному миру. Но под конец он даже остался доволен проделанной работой, так как благодаря безумным усилиям собаки вход в нору и площадка для солнечных ванн стали просторнее.

— Ну вот, — сказал в заключение Фридолин, — умный барсук в конце концов может привнести разум и смысл в этот ненормальнейший из миров. Теперь я смогу лежать и вдоль входа, и поперек.

Сказав это, он отправился, как всегда, на ночные поиски пропитания. Тем временем уже совсем стемнело, а от тяжелой работы у него разыгрался страшный аппетит. Посему он, нимало не раздумывая, — и пусть какая-нибудь неосторожная лягушка пеняет на себя, — направился прямо в огород Дитценов, решив сегодня наесться до отвала.

У него вошло в привычку каждую ночь рыть себе новый лаз, он и сам не знал, почему, — а это была врожденная осторожность. Но как же он удивился, когда мощные камни преградили ему путь! Он попытался рыть правее, потом левее — везде одно и то же!

Фридолин сел и устремил к небу жалобный взгляд.

— Всюду новшества, — начал он горестно. — Мою нору разрушила какая-то паршивая собака, а теперь они еще испоганили этот забор какими-то паршивыми камнями, которые ко всему еще пахнут двуногими! Этот мир и без того уже достаточно мерзок, так им еще надо изменять его своими новшествами, которые только пуще все портят…

Дав волю своим чувствам, барсук опять вернулся у забору и еще раз попытал счастья. Тут выяснилось — он без труда может подрыться под камень, что он и не преминул сделать. Очень осторожно он начал подкапываться под камни, покуда два из них не опустились, и тогда он проник в огород сквозь образовавшуюся дыру. Здесь он, как и намеревался, вдоволь полакомился, потом, прорыв еще один ход, поспешил на поле Сладкого Воска, где тоже основательно поработал. Теперь, наевшись до отвала, он брел домой, сворачивая то вправо, то влево, чтобы проверить мышиную норку или поискать на берегу ракушки и дождевых червей. И хотя он пришел домой вовремя, но живот набил до отказа — вот-вот лопнет! — и был очень-очень доволен.

Куда меньше был доволен папа Дитцен на другое утро. Он встал как и всегда рано и встретил во дворе поляка Матье, который, отчаянно жестикулируя, пытался что-то ему рассказать по-польски, но отец ничего не понял, так как ни слова по-польски не знал. А Матье принадлежал как раз к тем полякам, которые упорно отказываются учить немецкий язык: они требуют от своих работодателей, чтобы те учили польский. И в этом вопросе Матье проявлял железную выдержку, он показывал отцу какой-нибудь предмет и затем называл этот предмет по-польски. К примеру, указывая на мешок, он говорил: «Worek», отец с улыбкой кивал и говорил: «Мешок!» Матье старательно кивал в ответ и говорил: «Worek!» Отец снова кивал и отвечал: «Мешок, Матье». Отец, в свою очередь, был твердо убежден в том, что поляк, работающий у немца, должен учить немецкий, и так как ни один из них не желал уступать, то им зачастую трудно было понять друг друга.