Анатолий Гриценко - Сказка о Старом Адмиралтейском Якоре

Якорь понял: случилось самое страшное, что может случиться с якорями.

Он больше ничем не был связан с кораблем, с людьми. Потянулись дни, месяцы, годы вечного покоя. Якорь заносило песком, ракушками, илом. На иле вырастали бледные неподвижные травы, которые нехотя колыхались, когда проплывали рыбы.

Море жило своей загадочной жизнью. Здесь были свои будни и праздники, свои заботы и радости. Никого из морских обитателей не интересовал огромный Якорь, и постепенно угасала в нем надежда на возвращение к людям.

К вот, когда он совсем было решил, что навсегда погребен под песком и илом, рядом на дно упал якорь с неизвестного корабля.

— Выручал, братишка! — простонал Старый Адмиралтейский Якорь. — Бек помнить буду.

Тот долго лежал без движения, будто обдумывал просьбу. Потом зашевелился, зацепил безжизненный канат, и вскоре Старый Адмиралтейский Якорь очутился на палубе незнакомого корабля. Такого корабля он еще не видел. Был он весь железный, из высокой трубы валил черный дым, а в утробе его что-то дышало, ухало.

Матросы с любопытством разглядывали Якорь, восклицали:

— Во находка!

— При царе Горохе потерян.

— А канат-то выдержал. Истлел почти, а поди ты…

— Раньше умели делать…

Люди очистили Якорь от грязи, а солнце высушило и согрело его могучие лапы. Доставили Якорь в порт и приковали к цепи на большом железном пароходе «Афанасий Никитин».

По наклонным сходням с парохода на берег и с берега на пароход сновали люди с мешками и ящиками на спине. Что-то оглушительно рявкало над причалом, звенело, скрипело, лязгало, и Якорь отметил про себя, что на земле, среди людей, стало намного шумнее, а сами люди — подвижней, торопливей. А может, это ему просто казалось после долгого пребывания в полной тишине и одиночестве…

От воспоминаний Старый Адмиралтейский Якорь отвлекла неестественная тишина. Он очнулся и увидел, что одет весь белым игольчатым инеем. Море молчало. Кусты над обрывом были голыми, трава пожелтела, поникла. Стекляшка вмерзла в прозрачную береговую закраину льда и по-прежнему светилась круглым зеленым леденцом. Белый камень лежал на прежнем месте так же твердо, как когда-то в крепостной стене. Только не было над морем чаек, и потому пасмурная даль казалась еще грустней и неприветливей. Да кусок дерева, что был когда-то днищем рыбацкой шхуны, исчез. «Уплыл куда-то. А может, кто сжег на костре и согрел озябшие руки», — подумал Якорь.

Через несколько дней завьюжило. С обрыва ручейками сползала поземка. Берег замело снегом. Укрытый мягким сугробом Старый Адмиралтейский Якорь снова впал в забытье.

С разными людьми довелось встречаться Старому Адмиралтейскому Якорю за свою долгую жизнь. Видел он и важных строгих капитанов, и щеголей штурманов, и горластых боцманов, и работящих матросов.

Но больше всех запомнился ему молодой матрос Тихон Ломов с корабля «Афанасий Никитин». Он всегда разговаривал с ним, как с живым. Придет, бывало, на бак, где всегда лежал Якорь, сядет рядом и поздоровается: «День добрый, Якорь Петрович! Как ночевали? Хорошо? Ну и добро».

Достанет матрос из-за пазухи книжку и, шевеля губами, начнет читать шепотом. А то, бывало, Тихон рассказывал ему: «Мы с тобой, Якорь Петрович, вроде бы братья. Вкалываем не за понюх табаку: ты — на дне, я — на палубе. Судьбина у нас одна — горемычная. Вот думал, соберу деньжонок, куплю отцу лошадь. Околел у него прошлым летом мерин. А как быть одесскому извозчику без лошади?.. Ан — шиш! Помнишь, унес шторм ящики с чаем?.. Кто виноват? Матросы! Еще год задарма горбить будем. — Глаза Тихона делались холодными, как зимнее небо. — Вчера штурман в зубы дал. А за что? Да ни за что. Чья власть — того и верх. Это он называет — развеять скуку. А ответить нельзя. Ни-ни… В трюме сгноит. Вот она, наша матросская правда. Сопи да молчи».

Шел пароход по морю, и человек поверял Якорю свои больные думы: «Ничего, ничего… Придет наша правда, наступит наш праздник, Якорь Петрович. Не так еще подеремся. Не в зубы, а под дых бить будем.

Икнутся им наши синяки и мозоли»…

Беседы эти обрывал сиплый голос боцмана:

— Тихон, собачий сын, на вахту! Опять книжку мусолишь?.. Грамота-не швабра, не накормит. Валяй делать приборку!

Тихон запихивал книжку под рубаху и убегал.

Многие земли, моря и страны повидал Старый Адмиралтейский Якорь.

Пароход «Афанасий Никитин» был рядовым морским работягой. Из каждого рейса возвращался он к родным берегам усталый, как возвращается с работы домой кузнец или пахарь. Трюмы его были наполнены то индийским чаем и китайским рисом, то африканским кофе и египетским хлопком, то турецким табаком и греческими маслинами.

Однажды, когда пароход вернулся в свой порт, матросы не узнали родного города. Он встретил их необычным шумом, стрельбой. Люди ходили по улицам с красными флагами.

Якорь заметил, как оживились матросы и кочегары на «Никитине». Возбужденные, они собрались на баке. Тихон Лемов влез на рундук со спасательными поясами и кричал, срывая голос:

— Хватит! Довольно нас мордовать! Рабочие в Питере царя скинули. Наша, народная, пришла власть, наша правда. Надо идти драться за нашу правду!

Матросы подняли на пароходе красный флаг, а потом погасили котлы и ушли с вооруженным отрядом. Они не возвращались все лето и всю зиму.

Покинутый командой «Афанасий Никитин» выглядел сирым, пустым, холодным, как оставленный хозяевами дом. Ветер печально выл в снастях, ржавела палуба. И Якорь стал уже скучать без людей, без работы. Он слышал, как город часто содрогался от орудийной канонады, винтовочной перестрелки, конского топота. и вот на пристани появились люди с красными звездами на шапках, обветренными лицами и крепкими руками. Среди них узнал Якорь матросов и кочегаров с «Никитина». В порту вновь закипела работа. Отовсюду несся грохот тяжелых молотков по металлу. Крики «Наддай, рраз!..» с утра до вечера раздавались над ожившими причалами.

Но особенно был рад Старый Адмиралтейский Якорь встрече с бывшим матросом, а теперь красным командиром Тихоном Ломовым. Одетый в хрустящую кожанку, он прыгнул с причала на палубу брошенного «Никитина» и, похлопав твердой ладонью Якорь, сказал, как своему старому другу: