Наталия Венкстерн - Побег

На первых порах приезд Антона Петровича действительно как будто внес улучшение в жизнь дворовых.

Выдали девушкам новые сарафаны, на кухне появился в изобилии хлеб.

— Может быть, отъедятся, толковей будут, — говорил Антон Петрович.

Между тем барон хлопотал, ездил в губернский город, вымерял с приезжим архитектором залу, чертил планы. Наконец, прибыли и главные, давно ожидаемые Антоном Петровичем помощники: немец-музыкант со скрипкой подмышкой и с целым возом всяких инструментов и юркий маленький француз-танцмейстер.

Дело оставалось за набором исполнителей для спектаклей. Федотовна оповестила дворню, что на утро барин им всем ревизию сделает, и велено почище приодеться да смелей держаться и каждому показать, кто на что способен.

— Говорил тебе, Федосьюшка! — радовался Ефимка. — Наша череда пришла.

Федосьюшка отмалчивалась, как бы предвидя беду.

На утро во вновь отделанном кулибинском зале с хорами выстроилась дворня, наряженная в новую только что выданную одежду. Все стояли, уныло опустив руки, не представляя себе, какую еще барскую затею придется им выполнять. В зале суетились два будущих учителя наскоро создаваемых артистов.

Антон Петрович вышел, сияя удовольствием. Маленький барон семенил рядом с ним.

— Кто плясать умеет? Выходи! — скомандовал Кулибин.

Дворовые молчали, переступая с ноги на ногу.

— Внушим внушим, — лепетал француз, заискивающе улыбаясь.

— Неужели никто плясать не умеет? Да это не люди, а камни какие-то, — горячился Антон Петрович. — Кто петь умеет?

Красавец Ефимка, улыбаясь и блестя глазами, вышел из рядов.

— Я тебя видел где-то! На конюшне, что ли?

— Так точно!

— Конюх, да помню, помню!

— Он самый и есть.

— А ну-ка покажи свое искусство.

Ефимка оглянулся на толпу, где, прячась за спины подруг, сердито выглядывала Федосьюшка.

— Позвольте, барин, я уж с сестрой спою. Мне с ней сподручней. Вместе привыкли.

— Ну что же тем и лучше, послушаем и сестру.

Федосьюшка неохотно вышла из рядов.

Ефимка встряхнулся, взглянул на сестру которая стояла сердитая с опущенными глазами, и запел. Голоса у них и в самом деле были чудесные. Давно не слыхал старый кулибинский дом такого прекрасного пения.

— Да откуда вы научились! — закричал восторженно Антон Петрович. — Ведь это такие голоса, каких в Питере поискать, да им цены нет!..

Ефимка не без гордости сказал:

— Тарасовские мы, это в роду у нас, пение-то!

Антон Петрович потирал себе руки, оглядывал брата и сестру с довольным видом.

— Ну, хоть по крайней мере из этих толк выйдет, — сказал он, — есть с чем начать. Будет и у Кулибина театр почище, чем у других выскочек.

Федосьюшка оказалась права. С этого самого дня началась для кулибинских крепостных ужасная жизнь. Такая жизнь, что поневоле вспоминалась порой сама Надежда Афанасьевна с ее скупостью и мелкими придирками.

Антон Петрович все забросил, кроме театра, хозяйство отдал в руки вновь прибывшему управляющему, который распоряжался, как хотел, именьем. Сам помещик с утра до ночи устраивал репетиции. Особенно тяжелы для девушек были уроки танцев: привыкшие только к тяжелой и грубой работе, они не в состоянии были научиться принимать красивые позы, заламывать руки, прыгать, ходить особенной театральной походкой.

Антон Петрович приходил в ярость и проявлял с полной откровенностью свою жестокость и дурной характер. Удары так и сыпались на несчастных. Особенно доставалось Федосьюшке. Барин сильно невзлюбил упрямую девку, которая словно поклялась никогда ничему не научиться. Когда Федосьюшку заставляли плясать, она выходила на середину зала, опустив руки, и стояла столбом.

— Ты что, глуха что ли? — кричал Антон Петрович. — Пляши!

Федосьюшка оставалась неподвижной. Танцмейстер подбегал к ней, начиная насильно заламывать ей руки, переставлять ноги, делал ей больно.

— Ведь она может плясать, может, только не хочет, — выходил из себя помещик.

По вечерам, если была какая-нибудь возможность, Ефимка пробирался к сестре и начинал ее бранить.

— Да ты что это, на самом деле, беды нажить хочешь?

— Не хочу плясать и не буду.

— Да ведь все равно заставят. И чего тебе не плясать?

Федосьюшка сердито взглядывала на брата.

— Они бьют нас, голодом морят, а я их потешать буду. Не хочу плясать и петь не буду. Что хотят, то пусть со мной и делают.

— Да ведь пела же один раз!

— Дура была, вот и пела. Это ты меня уговорил. А теперь я разглядела, какой он есть злодей, и больше не хочу.

Ефимка хорошо знал сестру, знал, что. уж если она заберет себе что-нибудь в голову, ее не переспоришь. У Ефимки характер был другой. Он не любил сердиться, не любил и отказывать себе ни в чем. С тех пор, как приехал Антон Петрович, жизнь его лучше стала, его хвалили, награждали, сняли с него тяжелую работу, и он день-деньской играл на гитаре да плясал. Чего же лучше! О том, что за человек помещик, Ефимка вовсе и не думал.

Между гем наступило лето. Съехались в округе помещики из Питера и Москвы. Заговорили кругом про Кулибина и его новую затею.

Кулибин решил среди лета устроить праздник — всех соседей поразить роскошью дома и театра. Разослал даже приглашенья в столицы знакомым, чтобы приехали важные люди погостить у него и поглядеть на театр. Репетиции шли с утра до ночи. Дворовые были совершенно замучены. Учили роли с голоса.

Кулибин из-за обеда вскакивал и кричал подающим к столу девушкам: «Герцогиней пройдись!» «А ну, как графини кланяются?»

Федотовна сбилась с ног. Надежда Афанасьевна плакала ночи напролет о том, что сын ее по миру пустит.

Танцмейстер и немец-музыкант уверяли Антона Петровича, что дело идет на лад, что хор выходит на славу, девки и танцам научились и роли говорят толково. На одну только Федосьюшку жаловались. Федотовна ее на хлеб и на воду сажала и наказывала ее, не хочет петь да и все, нарочно фальшивит, а плясать заставляют— она соседкам на ноги наступает.

— Ну, я сам примусь и из нее дурь выбью, — сказал Кулибин.

Но дурь выбить из Федосьюшки ему не пришлось, потому что помешало одно непредвиденное событие.

Кулибин издавна считался одним из самых богатых помещиков губернии. Правда, благодаря бесхозяйственности все понемногу приходило в упадок, но слава богача все еще держалась за ним. Его в губернии уважали. Богаче него в губернии был только князь Вольский, его ближайший сосед. Этот князь был настоящий вельможа и придворный человек. Его дворец был окружен, английским парком с бьющими фонтанами; была у него и псовая охота, и конский завод, и всевозможные барские затеи. Только так же, как и Кулибин, он лет десять уже не жил в своем имении, предоставив управленье бурмистру.