Алексей Ельянов - Утро пятого дня

— А ну-ка, Леня, как вы ругаетесь?

Я смотрел на Юлию Семеновну и не узнавал ее. Глаза прищурила, на лице таинственность и удовольствие, как будто я сейчас должен буду показать какой-то невероятный фокус. Она подошла к двери, прикрыла ее поплотнее, потом легко забралась, почти запрыгнула на тахту, поджала ноги.

— Ну, Леня, давайте. Только чтобы я все поняла.

Я не знал, что мне делать. Я стоял перед Юлией Семеновной, будто собирался читать стихи, и глупо улыбался. Ни с того ни с сего начать ругаться было как-то странно.

— Так давайте, Леня, не томите.

— Ну, вот, например, — сказал я и запнулся. Мне не только было не сказать — не выдохнуть, не прошептать. Раньше я, оказывается, произносил ругательные слова, не думая об их смысле, а теперь… Да это же кошмар. Тут такое про женщин, про маму. — Не могу, — сказал я.

— Я так и думала, — обрадовалась Юлия Семеновна. — Не нужна вам никакая ругань. Вот быть мужественным и надежным — это да, это всегда покорит женское сердце. А вы как считаете?

— Так же, как вы, — согласился я.

Юлия Семеновна все еще сидела на диване, поджав ноги, и разглаживала перед собой какое-то разноцветное и без того гладкое покрывало. Какие у нее тонкие, гибкие руки, и вообще, какая она вся невесомая. Я представил себе, как свободно мог бы перенести ее через ручей вброд, или шел бы с ней на руках много километров, если бы мы оказались в походе и она подвернула бы ногу и не смогла идти дальше.

— Леня, расскажите мне о себе, об училище, о вашем кружке, мне все о вас хочется знать. Французским мы займемся в следующий раз. Расскажите.

«С чего бы начать? — думал я. — С того, как мы переезжали с матерью через Ладожское озеро во время войны, плыли на барже, а кругом рвались снаряды? Или с того, как я пять лет жил в детском доме? Или рассказать про отца, про то, как мы бродили от поселка к поселку, переезжали из города в город? Или — как я пас коров, когда жил в Лесопарке вместе со старенькими дядей и тетей. Или про мою городскую жизнь?»

Я вспомнил об Андрее. Где он сейчас?! Что с ним? Ходит один по городу или сидит дома? Как он прощался с Дедом! Как будто навсегда. А я тут сижу в кресле, улыбаюсь… Тоже мне, друг!

— Юля! Юлечка, — послышался тонкий голос из-за двери. — Уж прости, где мои карты для пасьянса?

И тут играют, удивился я. Только что это за игра такая, пасьянс? И с кем эта старушка будет играть? Нас пригласит? Нет уж, надо уходить.

— Сейчас, бабушка. Они у меня в столике. Леня, вон рядом с вами ручка. Потяните, пожалуйста, в ящике бабушкины карты.

Я дернул за ручку, но ящик не открылся.

— Поверните ключ, — посоветовала Юлия Семеновна.

Крошечный ключик торчал в узкой прорези замка, я слегка нажал на него пальцами слева направо, ничего не получилось. Я нажал сильнее.

— Что, никак? — спросила Юлия Семеновна.

— Пока никак.

— Вечно он то открывает, то нет.

Я выдернул ключ из прорези, осмотрел его внимательно, на бородке увидел зазубрину.

— У вас есть надфилек? — спросил я.

— Кес-ке-се надфилек?

«Во до чего удивилась, даже заговорила по-французски», — весело подумал я.

— Напильничек такой. Самый маленький.

— Напильничек? А, пилочка. Теперь поняла. Она в моем несессере, сейчас достану.

Опять говорит по-французски, а вот кес-ке-се этот самый несессер? Не знаю. Ящик какой-нибудь или шкатулка.

Юлия Семеновна подошла к зеркалу, перед которым стояли флаконы с духами, взяла в руки плоскую кожаную сумочку, открыла ее и протянула мне что-то длинное, тоненькое, металлическое. Я взял в руки, увидел насечку.

— Надфиль, — удивился я. — Гибкий больно. И насечка туповата. Для чего вам такой? Вы тоже немного слесарите?

— Нет, Леня, что вы, никогда не приходилось. Эта пилочка вот для чего.

Юлия Семеновна растопырила пальцы с прозрачными, аккуратно закругленными ногтями.

— Ага, понял, — сказал я, едва взглянул на руку. Мне почему-то неловко было смотреть на нее долго. — Вы снимаете фасочку. Наш мастер тоже не любит, когда на деталях остаются заусеницы, — почему-то прибавил я. — Он говорит: фасочка — это интеллигентно. — Я отвернулся к окну, чтобы подровнять бородку ключа.

— А что такое фасочка? — спросила Юлия Семеновна.

— Ровная полоска по краям детали. Снимается под сорок пять градусов личным напильником или надфилем.

— Хорошая, должно быть, у вас специальность, — сказала Юлия Семеновна. Подошла ко мне поближе, стала разглядывать, что я делаю.

— Да ничего, нравится, — согласился я. — Слесари всюду нужны. Но мы не просто слесари, мы слесари-сборщики точных приборов. Нас три года учили.

— У вас настоящая мужская специальность, — как будто даже с завистью одобрила Юлия Семеновна. И я подумал, что, конечно, с такой специальностью нигде не пропаду.

— Ну, вот и все, — сказал я. — Ключ готов. Теперь попробуем.

Ящик стола открылся легко и просто. В нем действительно лежала колода карт, они были меньше обычных. Юлия Семеновна начала меня вовсю хвалить, а я стоял и думал, как бы мне уйти побыстрее и чтобы на меня не обиделись.

Надо бежать к Андрею. А вдруг именно сейчас я ему нужен. А вдруг!..

— Простите меня, Юлия Семеновна. Можно, я к вам приду в следующий раз? Меня ждут. Я совсем забыл.

— Ну, если ждут, Леня, тогда ступайте. Приходите в следующую среду.

Юлия Семеновна протянула мне руку. Я несильно пожал ее. Потом попрощался с бабушкой и, как только оказался за дверью, побежал по лестнице, потом по улице. Тяжелые рабочие ботинки поскрипывали и глухо шлепали по асфальту, я бежал и бежал, колотилось сердце, надо бы передохнуть, но Андрей жил неподалеку.

… Андрей появляется в окне, встает на узкий жестяной карниз. Правой рукой он еще держится за нераскрытую половину рамы. Рука дрожит, вздрагивают полусогнутые колени. В последний раз он смотрит на небо, такое облачное, безразличное. Он закричит: «Не хочу! Не надо!». Но уже поздно. Ноги соскользнули, оторвалась от рамы рука, и все семь рядов окон летят навстречу.

Андрей, не надо! Я сейчас! Потерпи немного, я скоро!..

Я вбежал во двор, изо всех сил дернул парадную дверь и помчался, перепрыгивая через ступени. Промелькнула белая царапина на стене — это мы с Андреем сорвали краску углом стола. Только перед самым последним этажом я остановился, чтобы перевести дух. А вот и дверь. Синий почтовый ящик с висячим замком.

Я прислушался. Ни звука. Ни на лестнице, ни за дверью. Легко нажал кнопку звонка, но потом все-таки вдавил ее изо всей силы.

Опять — ни шороха. Многокомнатная коммунальная квартира пуста. Я приложил ухо к двери. Задержал дыхание, но не услышал ни голоса, ни шагов. Стало так страшно, что я шагнул к лестнице и взялся за перила. Уйду. Нет, надо позвонить еще раз и подольше.