Максимилиан Кравков - Утро большого дня

Девушка вскрикнула и отступила к двери. Потом опять шагнула к нему и сказала взволнованно и удивленно:

— Милый ты мой!

Человек, стоявший в снегу перед крыльцом, засмеялся и ответил:

— Это я, Марина! Перевод удался и два дня, как я здесь!

Морозное небо густо осыпалось звездами. Ложок, в котором темнели бараки, оброс по краям частоколом пихт.

Девушка оглянулась, соскочила с крыльца, охватила голову человека и припала к его лицу губами.

Было тихо. Вдали засвистел паровоз. Этот одинокий звук умер в полном молчании. Девушка отшатнулась, взбежала опять на ступеньку и взялась за ручку двери.

Инженер Звягин сдернул шапку и, тряхнув разлетевшимися волосами, проговорил:

— Счастье мое! Все теперь пустяки!

— Нет! — испугалась Марина, — теперь особенно нет! Остались последние дни. Ох, эти страшные дни...

— Их немного, Маринка, всего пять суток!

— А вдруг ты сорвешься? Нам не следует даже видеться!

Звягин залюбовался ее глазами.

— Не все будут рады нашей любви, а выместить на тебе так удобно...

В отдалении заскрипели шаги и Звягин бросился в тень, к забору. Девушка стояла у двери, вся на виду, и гаснувший месяц освещал ее и запорошенный снегом дом красноватым, медным блеском.

На дороге приостановилась грузная, резко черная фигура.

Лицо человека скрывалось воротником. Наступил момент напряженнейшего молчания между троими. Третий не выдержал, двинулся снова и шаги его стихли за поворотом. Девушка перевела дыхание.

— Меня он заметил, — рассудила она, — а тебя не узнал. Вот видишь...

Звягин шагнул из тени.

— Кто?

— Боюсь я его...

Звягин беспечно махнул рукой и повернулся к крыльцу.

— Нет, — запретила она, — мы увидимся на работе... в штольне. Но не сейчас!

Тогда он заговорил, нахмурясь:

— Уедем отсюда! Я окончу свои обязательства и уедем! Будем жить без опаски, без отравленных дней. Нас там ждут! Мы уедем на север!

— Жалко рудника, — поникла головой Марина. — И... я очень люблю тебя!

Девушка скрылась за дверью и на снежном крыльце остались только натоптанные следы. Звягин вздохнул, посмотрел блестевшими глазами на звезды и медленно пошел домой.

Сторонами круглели холмы, светившие снегом. Серединой промялся безлюдный путь, впереди мерцали огни. В черной мгле высоко краснела электрическая звезда над Центральной штольней.

Звягин отошел далеко и тогда сообразил, что пора надеть шапку, — кристаллы снега пылью легли на волосы.

Рудник спал. Только шахты горели переливающимися огнями и, как волны далекого прибоя, грохотали вагонетки на эстакадах.

Временами Звягин приостанавливался и глубоко вдыхал морозный воздух. Смотрел на ночное затишье домов, на сложные переплеты копра возникавшей гигантской шахты, слушал далекий чугунный рокот поезда и невнятный шорох тайги.

Тогда он забывал про угрожающие пять дней.

Он оглянулся. Пройденный путь был заметен далеко и четко. Вдали показался пешеход. Он торопился, даже пытался бежать. Поднятый воротник закрывал его голову. Инстинкт, утонченный на охотах и в случайностях путешествий, подсказал Звягину, что медлить не надо. Встреча доброй быть не могла. Он вспомнил свое положение и тревоги Марины. Круто свернул за плетень, вошел в переулочек и приблизился к дому с другой стороны.

Шедший остался в лабиринте пустынных улиц, а Звягин поднялся к своей квартире. Чисто и свеже выкрашенные комнатки были почти пустыми. Он включил свет, сел на скрипучую койку и сказал с досадой:

— Не по мне эта роль!

— Как новый техрук?

Это спросил Кунцов, заместитель главного инженера Центральной штольни.

Роговицкий, десятник, с жестким лицом старого солдата, повеселел и ответил:

— Уже принял квершлаг. Можно теперь начинать!

Роговицкий был извечный горняк. Еще до революции работал в Кузбассе на шахтах Михельсона. Впрочем, раз сменил кайлу на ружье, когда в красногвардейских рядах дрался с белыми. Большинство старых рабочих знало Роговицкого и он их знал.

— Легче на поворотах, — буркнул Кунцов и открыл звягинский трудовой список. Роговицкий шевельнул седыми усами и глаза его сделались будничными.

— Тридцать лет, — перелистывал инженер странички, — специалист по проходке шахт, много работал на севере, а последний год в Кузбассе, в Октябрьской шахте...

— Октябрьская, — вспомнилось Роговицкому, — управляющим там Замятин, отец Марины Николаевны...

— Что? — тотчас спросил Кунцов. Лицо его с массивными челюстями, тупым подбородком и мясистой нижней губой подтянулось. Он слегка покраснел и задумчиво произнес:

— Марины Николаевны...

— Нашей геологички, — подтвердил десятник.

Кунцов прочитал последнюю запись.

— Переводится на Березовский рудник по собственному желанию... Гм... Из Октябрьской сюда. Вероятно, проштрафился.

— За битого двух небитых дают, — усмехнулся десятник.

— Здравствуйте! — показался в дверях сам Звягин. В кожаной куртке, высокий и бритый, он подошел к столу, поклонился и сел.

— Больше ничего? — спросил Роговицкий. — Можешь итти.

Десятник ушел, тяжелой поступью, широкоплечий, слегка сутулый.

Звягин достал из сумки блокнот и ждал.

— Ну-с, — потер широкие ладони Кунцов и поежился, будто от холода, — начнем, Николай Лаврентьевич!

Звягин посмотрел серьезными серыми глазами.

— Отвечу на главный вопрос — готов ли квершлаг к переустройству?

Кунцов закусил губу, нахмурился и, уставившись в стол, насторожился.

Реконструкция штольни была боевой задачей. Бархатно-черный, то блестящий, то матовый ее уголь был признан выдающимся для нужд металлургии, и соседний гигантский завод заинтересовался отсталой штольней.

Уже год рядом с нею растет капитальная шахта. Она овладеет глубокими угольными полями. Оснащенная новыми механизмами, она даст колоссальный поток угля. Но шахта еще не готова. Еще не меньше полгода вся тяжесть добычи останется на плечах устаревшей Центральной штольня. Она, немеханизированная, с тесными грязными ходами, с откаткой лошадьми, до сих пор героически справлялась со своей задачей. Недаром красная электрическая звезда, почетный приз за перевыполнение, ночами блистала над ее эстакадой.

Но завод одну за другой вводил все новые батареи коксовых печей. Вчера ему нужны были сотни тонн угля. Сегодня он потребовал их тысячами, а в завтрашнем плане стояли десятки тысяч.

Вся страна, а с ней и Кузбасс, начали строить вторую пятилетку.

Штольня уткнулась в тупик, без техники поспевать за заводом она не могла.

И вот, на зов партийной организации и передовой технической мысли в ее переходах и лавах, в конторе, в раскомандировке и в домиках рабочих, помимо обычной, возникла вторая, параллельная жизнь — незаметная и открытая подготовка к перевороту. Штольня не переставала работать попрежнему и в то же время готовилась к прыжку на техническую ступеньку выше. Для этого нужно было много решимости и тонкого расчета, чтобы в обстановке напряженной программы не сорваться и не превратиться в хаотическое ничто.