Татьяна Мельникова - 13 историй из жизни Конькова. Рассказы

Но он, наверное, не расслышал. Все шел и шел, и рвал по дороге какие-то желтенькие цветы, которые не знаю как цеплялись за сухой горячий песок.

— На животе прополз, а уж ногами дойду, — сказал Николай Петрович. — Если бы не Ласточка, не ходил бы давно. — Гнали мы ее от себя, ругали, а сами ждали ведь. Ждали.

Непонятно было, с нами он разговаривает или сам с собой. Я заметил, бывает такое иногда со взрослыми. Они как будто забывают о том, слушают их или не слушают.

А Ласточка, оказывается, это девочка была. Никто, сказал Николай Петрович, даже фамилии ее не узнал. Не успели. Ласточка и Ласточка. Так ее бойцы прозвали.

— Она разведчицей была у вас? — догадался Валька, который всегда все знал про войну, потому что больше всего на свете любил военные книжки.

— Она нам портянки сухие приносила, — ответил Николай Петрович, и мы снова подумали, что он не хочет с нами серьезно разговаривать. Не так все-таки, как другие ветераны, он про войну рассказывал. Ни про самолеты, ни про танки, ни про смелые подвиги. Сапоги да портянки, тоже мне, подвиг!

— Она ладошками снег с песка соскребала, а уж как стирала да сушила, я и в ум не возьму, — сказал Николай Петрович и стал почему-то сердитым. — Нам бы, остолопам, в тыл ее отправить, да, видно, молоды были, ума не хватило. Свои жизни не берегли и чужие не умели. С бабкой она, Ласточка, где-то под горой ютилась. Землянка у них была. А портянки сухие, когда сутки пролежишь в ледяной каше, эх, да что говорить… упаси вас бог.

Ну вот! Уже и до бога дошел! Совсем это уже нам с Валькой не понравилось.

И мы перестали задавать вопросы. Тем более Николай Петрович какой-то совсем сердитый сделался. Шел и шел, не разбирая дороги.

Пригорок, куда мы наконец пришли, был такой же, как все. Только рос куст боярышника, корявый и колючий.

Николай Петрович стоял, наклонив голову. Потом осторожно отогнул от земли нижние ветки.

— Вот где надо было памятник-то ставить!

Он отвинтил колпачок фляжки и терпеливо ждал, пока мы с Валькой жадно глотали теплую воду. А потом взял и вылил остатки на этот бугорок, где посередине рос такой же желтый цветок, какие он рвал на дороге. Себе не оставил ни глоточка. И сел. И молчал. И только на шее у него билась жилка, часто-часто. Мне даже страшно стало, я никогда не видел, что человек может так волноваться, хотя и молчит.

И снова он, кажется, совсем забыл про нас. Но он не забыл. Он даже улыбнулся нам. Он улыбнулся, а мне показалось, что он сейчас заплачет.

— Заморил я вас, ребята? Скучный дядька, бирюк. Не серчайте. Сомлели мы в тот вечер, простить себе нельзя, но сомлели. Не сдюжили. Третью неделю ведь на этом бугре, без передыху. Лица черные от ветра, как головешки. Фашист стреляет, а тебе только одного хочется — спать. Ну, и проворонили было фашистов. Обложили они нас. Видать, подкрепление им вышло. Или приказ строгий. Или сами тоже дошли от стужи, на рожон полезли. В общем, не встретили бы мы утра, если б не Ласточка.

— Предупредила она вас? — догадались мы. — Николай Петрович, расскажите.

— Что рассказывать? Подстрелили они ее, выродки. Да, видно, плохо целились. Раненая, а добежала она. Успела. Здесь и упала. Вот у этого кусточка.

И больше он нам опять ничего не сказал, Николай Петрович. Наверное, и не надо было. Есть длинные рассказы, а есть короткие. Но ведь и в коротком можно сказать очень много.

Мы все больше ничего не говорили. Стояли и молчали, и Лысая гора молчала. Только пели в сухой траве кузнечики и шуршал песок, как будто раненая Ласточка бежала по нему к солдатам из последних сил.

Потом мы накопали с Валькой в песке осколков и выложили на Ласточкином бугорке из этих осколков звездочку. И Валька отцепил от рубашки пионерский значок и положил посередине. А я привязал к ветке боярышника свой галстук.

Мы знали, что теперь обязательно придем сюда еще раз, вместе с ребятами. И медленно-медленно пройдем от подножия до вершины. И Николай Петрович, наверное, тоже знал. Хотя мы ничего не говорили об этом.

Летом с моим двоюродным братом Вовкой мы жили у бабушки в маленьком городке.

Один раз утром на улицу, где стоял бабушкин дом, пришел старичок и повесил объявление:

«Всех граждан, имеющих домашних животных, просят сделать им прививки в ветеринарной лечебнице».

Бабушка прочитала объявление и расстроилась:

— Как же я дойду, у меня ноги совсем больные.

У бабушки была коза — Дунь-ветер. Ее так прозвали, потому что оба ее рога наклонились в одну сторону, словно их и вправду сдул сильный ветер. Они торчали, как острая сабля, и я, честно говоря, не хотел бы попасть на эти рога.

Но Вовка предложил бабушке:

— Мы с Юркой сами отведем Дунь-ветер на прививку, без тебя.

Бабушка обрадовалась, хотя и спросила:

— А справитесь?

— Чего же не справиться, — важно ответил Вовка. — Коза — не тигр. — И стал, нарочно не торопясь, привязывать Дунь-ветер прямо на рога веревку. Коза ничего, стояла спокойно, только на бабушку поглядывала.

Вовка совсем расхрабрился.

— Видишь, — подмигнул мне, — чувствует, что со знающим человеком дело имеет.

А когда мы вышли за ворота, вдруг брякнул:

— Между прочим, у меня даже в обращении с тиграми опыт имеется.

Я промолчал, потому что Вовка явно чересчур хватил. Но он даже не покраснел.

— Думаешь — заливаю? А тут ничего особенного нет. Только подход нужен. Научный.

— И где же научился? — спрашиваю. Может, хоть сейчас, думаю, Вовку совесть проймет.

Но он как ни в чем не бывало:

— У папы на работе.

— Вроде бы твой отец не тигроловом в тайге, а инженером в институте работает?

— Ну и что же, что в институте? Разве тиграм нельзя в институт зайти?

— Можно, можно! На прием в отдел кадров. — Я уже не мог терпеть Вовкиного вранья и нарочно громко засмеялся. А Дунь-ветер, как будто ее кто укусил, вдруг как кинется в сторону и — мигом оказалась в придорожной канаве. Мы подергали веревку, да не тут-то было, коза и не думает вылезать.

— Ты виноват, — говорит Вовка. — Смеешься, как слон. Напугал животное.

— А ты слышал, как слоны смеются? Тоже в папином институте? — Я уже всерьез начал злиться и на Вовку, и на козу. Потому что мы стоим перед этой канавой, и на нас люди оглядываются.

— У тебя, говорю, научный подход, вот и уговаривай ее. Козу небось легче уговорить, чем тигра.

— Конечно, легче, — согласился Вовка. И начал уговаривать:

— Дунь, Дунь, давай сюда. Ме-е-е… бе-е-е… кис-кис…

Но Дунь-ветер только травку щиплет, и на нас — нуль внимания.

— Придется снизу подтолкнуть, — Вовка говорит. — Неохота, конечно, в канаву лезть, там, наверное, лягушек полно. Да ничего не поделаешь.

Но только он начал спускаться в канаву, Дунь-ветер так выставила на него свои рога, что он мигом взлетел обратно. И уже другим голосом объясняет: