Эсфирь Цюрупа - Жил-был Пышта

— Мы не артисты, мы студенты, едем на уборку, а одновременно… — сказала Майка.

— Милости просим! — Серебряные зубы любезно блеснули. — Если песни споёте — хорошо, песня строить и жить помогает. Если проведёте научную лекцию — спасибо; если поможете лодырей с песочком протереть — ещё того лучше. Начало объявим в семь часов.

Анюта потянула Пышту за собой. Ползком добрались к двери за занавеской и вылезли наружу.

— Сейчас всех пригласим! — сказала Анюта.

— Я сам, ладно? У нас в посёлке я всегда бегаю приглашать на собрания.

— Ну, тогда посчитаемся! — И, тыкая пальцем то в себя, то в Пышту, Анюта затараторила: — Глубокоуважаемый вагоноуважатый, вагоноуважаемый глубокоуважатый…

— Так нечестно, это не считалка, а «Человек рассеянный»!

— У вас не считалка, а у нас считалка!

Вышло — приглашать Пыште. Они побежали вместе. Минули один дом, другой, третий…

— Почему ж мы не стучим ни в двери, ни в окна?

На бегу Анюта повернула к нему раскрасневшееся лицо:

— Ты что? Из старинного века вылез? Мы по радио приглашаем!

— Я сам буду по радио. Пышто у меня голос громкий!

Вбежали на крыльцо:

РАДИОУЗЕЛ. ВХОД ПОСТОРОННИМ ВОСПРЕЩЕН

Влетели в помещение. Просто комната. Ящики и батареи. Микрофон, как у Пышты в школьном радиоузле. Около микрофона женщина в платке, ничуть не похожая на дикторов, которые говорят по телевизору, но зато удивительно похожая на Анюту.

— Мама, мама! — закричала Анюта. — Приглашай всех в клуб в семь часов. Приехала бригада. Вот он — артист. У него голос громкий.

— Здравствуй, мальчик, — сказала Анютина мама и пригладила Анютины косицы и покрепче завязала на них бантики. — Ты артист?

— Не артист, — сказал Пышта. — Мы Непроходимимы.

Анютина мама улыбнулась; глаза у неё усталые и грустные.

— Давайте текст, ребята. Я передам.

— А я сам наизусть могу. У меня голос громкий, — сказал Пышта.

— Заведующий нам бумажку не давал, — сказала Анюта.

Тут в дверь постучали, и вошла Майка.

— Здравствуйте, — сказала Майка. — Заведующий клубом просит передать по радио объявление! — Майка протянула Анютиной маме бумагу. Заметила Пышту: — Ты что тут делаешь?

Острые, как у лисёнка, Анютины глаза — зырк, зырк на Пышту, на Майку, на маму.

— Пришёл по радио объявлять. Говорит — у него голос громкий, — объяснила Анютина мама.

Странно! Майка подводит Пышту к микрофону:

— Объявляй! — и подмигивает Анютиной маме.

Ну что ж, сейчас Пышта покажет, что он может говорить по радио не хуже, чем спортивный комментатор. И, победно взглянув на Анюту, Пышта начал:

— Внимание, внимание! Все многоуважа… — Память подсунула ему Анютину считалку, и он с ужасом услышал собственный голос: — Многоуважатые… — и замолк.

Тут не сотрёшь резинкой: слово не воробей, вылетит — не поймаешь! Он решил начать снова:

— Многоуважа… — и увидал Анюту. Она смотрела прямо ему в рот. — …тые вагоноуважаемые… — закончил он, слова сами спрыгнули с его языка.

Такого позора перенести он не смог, повернулся — и к двери. Выскочил на улицу и услышал, что из громкоговорителя на крыше вылетает Анютин голос и смех:

«Алло, перед вами выступал знаменитый артист Пышта!..»

Попадись она ему сейчас! Пышта мчался, а громкоговоритель потешался над ним и хохотал в три голоса, и Майкин смех был ему очень хорошо слышен. Распахнулось какое-то окно, высунулась женщина и закричала через улицу:

— Маруська-а, включай радио! Артисты приехали, смеху-то!..

Пышта бежал к автобусу. Но и там слышался заливчатый смех. На столбе был громкоговоритель, и под ним уже собрались люди и смеялись.

— Давай, давай, комик! Что ж замолчал?..

Голос Майки произнёс:

«Спасибо, Анна Ивановна, проучили моего братца, а то он всюду суёт нос».

И голос Анютиной мамы:

«Приходится ребят учить, хоть и жалко иной раз… Анюта, отойди, не мешай. Сейчас передам приглашение. Тише. Включаю микрофон…»

«А я его уже давно включила! И всё было слышно!» — Ликующий, озорной Анютин голос вылетел из громкоговорителя.

«Безобра…» — сказала Анютина мама.

Что-то щёлкнуло в чёрной глотке радио и замолкло. А люди возле столба шумели, удивлялись:

— Вот так происшествие! Ох и озорница её дочка! А Пышта? Где взяли такого чудака?..

Пышта тихохонько удалялся по улице, когда радио включилось и строгим голосом Анны Ивановны сообщило:

«Передаём объявление. Сегодня в клубе выступает агитбригада «Не проходите мимо!» Начало в семь часов. Внимание, повторяю…»

Анюта чуть не сшибла Пышту с ног. Она схватила его за руку:

— Ой, Пышта, как весело получилось!

Но Пышта сказал ей мрачно:

— Ты… ты… Ты плохой человек. Тебе весело, а товарищу пусть плохо, да? Это называется… Центропуп! Имей в виду, Центропупа никто никогда не пожалеет, не вспомнит, даже если он сквозь землю провалится. Это я точно знаю. Никто не погрустит: ни твоя родная мама, ни папа…

— Он и так не погрустит… — ответила Анюта тихо.

Пышта испугался: её словно подменили. Худенькая девочка смотрела на него твёрдо, между сдвинутыми бровями легла озабоченная морщинка.

— Не погрустит, не вспомнит… — Анюта повела головой. — Ему до нас с мамой и дела нет.

— Кому? — спросил Пышта, поражённый такой переменой.

— «Кому, кому»! Сам про отца говорил, а теперь «кому»? Отец не вспомнит. Отец у нас с бутылкой сдружился, понимаешь?

— С какой бутылкой? — не понял Пышта.

— Маленький, что ли? — спросила Анюта, в приоткрывшихся губах сердито блеснули остренькие клички. — Не знаешь, что от водки люди пьяные делаются? Пьяных не видал?

— Сколько раз видал. Качаются, песни поют…

— Если бы только песни пели… — Аня сжала худенькое лицо ладонями. — А то делаются, как нелюди. Своих не помнят. Где грязь, где чисто, не разбирают. Работать не работают — хоть сутки, хоть неделю. — Она подняла к Пыште испуганные глаза. — Он даже маму нашу… ударил. Он, как напьётся, себя не помнит. Мы с мамой считаем: при живом отце у нас отца нет… — Она вздохнула горестно, как старая-престарая старушка.

Пыште стало очень жаль её. Он осторожно взял её руку:

— Всё-таки не совсем он умер. Конечно, если он плохой…

Анюта выдернула руку:

— Эх ты, «плохой»! Да он знаешь какой хороший, когда трезвый! Он работник золотой. Он же тракторист! И на всяких машинах умеет: и на комбайне, и на бульдозере. А прошлый год его портрет возле Совета висел, на Доске передовиков. Ему сколько премий давали! Сказал… «плохой».

— Да я… — попытался оправдаться Пышта.

Но она не стала слушать:

— Плохим разве ордена дают? А у него орден за войну. Он сапёр был. Фашисты всюду мин понатыкали, чтоб наши люди взрывались, а мой папка первый входил в заминированные дома, в улицы, находил мины… Вытаскивал из них жала, как из ядовитых змей. Он настоящий подвиг во время войны сделал. Мост взорвал, и фашистские танки в реку ухнули!