Анатолий Домбровский - Мальчишки из Васильков. Повести.

— Вон та глыба похожа на человеческую голову в каске. Заметили? — и он кивнул в сторону огромной обомшелой глыбы, сползшей в провал.

— Действительно, — согласился я, вглядевшись.

— Ее бы немного обтесать и сделать лицо... Мы с Петькой уже смотрели. Получился бы отличный памятник...

— Мы пробовали, — сказал Петя, — но это очень трудно. Тут надо много работать. И потом — мы не скульпторы, можем только испортить все, а нельзя.

— Нельзя, — сказал я.

— А вы не хотите попробовать? — спросил Серый. — Мы с Петькой помогли бы вам. И инструмент достали бы.

— Я ведь тоже не скульптор, — сказал я. — И потом, почему ты думаешь, что мне удалось бы?

— Расположите все, как на сцене, — сморщил нос Серый. — Я же видел, как вы из дерева для Ольги Николаевны фигурки вырезаете...

— Но где брать время, Серый? Разве у меня будет столько времени? А если мне придется вообще уехать...

— Тогда и говорить об этом нечего, — сказал Петя. — Пойдемте тогда... Мы может быть и сами... А что? — и он посмотрел на меня с вызовом. Думаете не сумеем?

— Я так не думаю, — ответил я спокойно. — Вот ведь и поэму вы, кажется, закончили писать. Почему не хотите показать ее мне? — я взял Петю за плечо. — Почему?

— Критиковать все мастера, — сказал Серый. — А дело делать охотников мало. Если бы я тогда не украл у вас Петькину поэму, вы бы, наверное, давно ее уже... — Серый махнул рукой. — Скоро, значит, удерете? Но мы и без вас все сделаем.

Я никогда прежде не видел Серого таким сердитым. Глаза у него сузились, ноздри раздулись. Я невольно рассмеялся.

— Что тут смешного? — надулся Серый.

— Ладно, — сказал я примирительно. — Время покажет, кто прав. Я ничего не обещаю вам, кроме одного: мы попробуем здесь поработать. Вместе.

— Когда? — спросил Петя. — У нас еще три дня каникул.

— Если достанете инструменты, то завтра же.

Ночью подул северный ветер и принес снег.

— Вот видишь, погода против нас, — сказал я Серому. — Так что работа в каменоломне откладывается до лучших дней.

— Давайте вынесем из вашей комнаты станок, — сказал Серый, глядя себе под ноги. — Мамка приказала. Поставим его во времянку.

— Плохое настроение? — спросил я. — Не я командую погодой.

Серый не ответил.

— А станок действительно надо вынести. Неуютно с ним.

Серый ничего на это не сказал, только ниже нагнул голову, подошел к станку и потащил его к двери.

— Помогу сейчас, — сказал я. — Пупок порвешь.

Серый посмотрел волком.

— Ты почему злишься? — спросил я.

Серый и на этот раз не удостоил меня ответом и продолжал тянуть станок, покраснев от натуги. Я зашел с другой стороны и стал ему помогать. Дело пошло быстрей. Мы молча вынесли станок из дома, молча дотащили до времянки.

Пока Серый ходил за ключом, я наблюдал, как сосед кормить голубей. Разбросав зерно по земле перед голубятней, Никита Григорьевич выпустил птиц, и они, шумно хлопая крыльями, стали слетать вниз. Тех, что уселись на крыше голубятни и на насестах, Никита Григорьевич согнал длинным бамбуковым удилищем.

— А вы что ж это? Куда это годится? — ворчал он. — Сказано: всем есть! Или ждете особого приглашения?

Вернулся Серый с ключом, отпер времянку. Вошли внутрь, чтобы посмотреть, где удобнее поставить станок. Пахло сухим зерном и мышами.

— Надо бы Ваську и Мурку посадить сюда на ночь, — сказал я.

Серый нагнулся и попробовал сдвинуть с места ящик с пшеницей. Но ящик оказался слишком тяжелым. Даже вдвоем мы еле-еле передвинули его в угол.

— Станок надо поставить к окну, — сказал я.

Но оказалось, что Серый думал иначе. И поэтому, когда мы внесли станок, Серый двинулся к стене, а я к окну. Серый не удержал станок, и тот одним концом грохнул об пол так, что из щелей между половицами полетел песок.

— Теперь я сам, — сказал Серый. — Спасибо за помощь.

Он по-прежнему не смотрел на меня, морщился, словно тяготился моим присутствием.

— Сам так сам, — сказал я и вышел.

Небо было серым, холодным, заснеженная степь угнетала своим однообразием. Из сарая выбежал кот Васька, подошел ко мне, потерся об ногу.

— Доброе утро, — увидев меня, крикнул бухгалтер. — Зайдите сегодня ко мне в контору, нужно кое-какие документы подписать, на мебель, которую вы получили.

— Зайду, — ответил я и подошел к изгороди.

— Хозяйство, — глядя на голубей, не без гордости сказал бухгалтер. — Светлая птица. Некоторые уже нестись начали, — сообщил он доверительно. — Хотите посмотреть?

Я вышел за ворота, миновал сарайчики. Никита Григорьевич ждал меня у ворот своего двора. Мы подошли к голубятне, поднялись по ступенькам к двери. В ячейках у стены сидело несколько голубей.

— Насиживают уже, — объяснил мне бухгалтер и тронул одну голубку концом бамбукового удилища. Голубка нехотя сошла с гнезда, и я увидел три белых яичка, лежащих на пуховой подстилке.

— Красиво? — заглянул мне в глаза бухгалтер.

— Да, — согласился я.

— Показать другие? — по тому, как дрожала трость в его руке, я понял, что он готов показать мне все гнезда и что ему самому страстно хочется согнать других голубок, чтобы еще раз увидеть устланные мягким пухом ямки, в которых покоятся белые теплые яички, будущие голуби, возможно, самые лучшие.

— Не стоит, — сказал я и спустился со ступенек. Лицо бухгалтера сразу же стало неприветливым. Он поставил трость и вытер о ватник руки, не глядя на меня.

— А какой голубь самый дорогой? — спросил я.

Он ответил не сразу. Протянул руку к удилищу, взялся за комелек, и тонкий кончик трости, трепеща, повис над голубями, клевавшими зерно.

— У меня, сказал он, снова подобрев лицом, — у меня вон та голубка, — кончик трости осторожно коснулся крыла крупной птицы. — Обратите внимание на расцветку — редчайшая, скажу я вам. Белые места отливают голубизной, как нержавеющая сталь, а красные — сплав червонного золота с серебром. Когда солнышко, она вся горит, как жар-птица. А в полете, как весенняя бабочка — легкая, светлая, как цветочек. Я за нее десятку заплатил, верите? Как увидел ее на толчке у одного деда, так и замер, аж сердце, знаете ли, застучало... Но почему-то не пошло потомство: птенцы получились вон в того голубя, в белого. Не знаю, что и делать.

— А еще у кого-нибудь в Васильках есть такая голубка или голубок? — спросил я.

— Не-не-не, — замахал руками бухгалтер. — Не только в Васильках, а на тысячу километров в округе, наверное. И дедок тот говорил, что эта — единственная, что ему племяш ее откуда-то со Львовщины привез. Единственная, единственная! Тут уж ко мне приходили, предлагали за нее десять голубей. Но разве можно отдать такую красавицу? Вы разве отдали бы?

— Ни за что, — сказал я.

— Вот! — Никита Григорьевич шагнул ближе и, казалось, готов был заключить меня в объятия. На лице его сияла улыбка счастливейшего человека.