Анатолий Домбровский - Мальчишки из Васильков. Повести.

— Мы уходим, уходим, — сказала ей Лена.

Они отошли на песчаную прогалину и легли.

— Сейчас она успокоится, — сказала Степке Лена.

Куличиха, пригнув голову, подбежала к гнезду, притихла. А в небе уже разразился неистовый галдеж. Больше всех старались чайки, хотя чаечьих гнезд на поляне и в помине не было. Красноклювые гуртовики стремительно бросались вниз, пронзительно верещали и рвали крыльями воздух над самыми головами непрошеных гостей.

— Надо удирать, — сказала Лена.

На коленях у Кузьмы Петровича лежала раскрытая книга.

— Ну, что там происходит? — спросила Лена.

— Эдмон явился к Кадрусу с бриллиантовым перстнем, — ответил отец. — Начинается месть... — он захлопнул книгу и положил ее на лавку. — А вы, я визу, отлично поработали. С богатым уловом! Жарить?

— Жарить, — ответила Лена.

Огонь развели меж двух камней, положили сверху кусок жести, высыпали на нее часть мидий. Дым от горячих щепок и сухого тростника смешался с паром. Красные щупальца огня заползали на жаровню, оставляя на ее краях черные следы. Горка мидий зашевелилась, послышалось шипение и тонкое посвистывание.

— Коля Ив а нович называл те камни подводными подсолнухами, — сказала Лена и посмотрела на Степку. — Похоже?

— Похоже, — кивнул головой Степка. Мидии действительно напоминали семечки подсолнуха, только были крупнее их раз в сто, а то и в двести. Кузьма Петрович помешивал их палочкой. Накаляясь, они раскрывали свои створки — черные снаружи и блестящие, как голубой перламутр, внутри, и тогда между ними обнажался оранжевый комочек. Прокаленные мидии Кузьма Петрович сталкивал с жаровни в алюминиевую миску. Они падали со звоном, раскалывались. От них поднимался тонкий грибной дух.

Покончив с мидиями, Кузьма Петрович установил под костром металлическую треногу с котелком на крючке, положил туда кусок масла и принялся мыть рис.

— А ты что все молчишь? — спросил он Степку. — Ты, брат, разговаривай. Вон Алешка Голованов — тот посмелее тебя. Ходил я с ним прошлой осенью на зайца... Анекдоты всякие знает, балагурит. Говорят, что ты стихи сочиняешь. Лена говорила. Не врет?

— Раньше сочинял, — ответил Степка. — Бросил.

— Что ж так?

— А! — Степка махнул рукой. — Ну их!

Кузьма Петрович сидел на корточках, сливал с риса воду, прижав к краю миски ладонь. Степка стоял рядом с кружкой в руке.

— Это ты про стихи так-то? — Кузьма Петрович посмотрел на Степку через плечо. — Зря.

— Без моих стихов обойдутся. Вон их сколько уже насочиняли.

— Ложку принеси, — попросил Степку Кузьма Петрович, — и захвати еще кружку воды.

Степка принес ложку и воду. Кузьма Петрович разровнял рис, долил в котелок воды, сказал, словно забыл о разговоре, который был минуту назад:

— Плов будет — пальчики оближешь. Вкуснее вкусного, как говорил... Коля Ив а нович, — крякнул, прикрыл котелок миской, встал. — Ты вот что, — положил он Степке на плечо тяжелую руку, — не брыкайся. Не люблю я этого. Лена брыкается, ты начинаешь брыкаться. Что за жизнь будет?

Кузьма Петрович отправлялся на лодке к Желтому мысу, врезавшемуся в залив на юго-востоке. Высокий глиняный берег мыса едва маячил над горизонтом. Даже глядя на него в бинокль, трудно было отделаться от мысли, что мыс движется, как большой желтый корабль. Он то дрожал в мареве, то разрывался на части, а то вдруг, словно на крутой волне, поднимался и несся над морем, легкий, полупрозрачный. За мысом была мелководная илистая бухта. В тихую погоду вода далеко отступала от крутых берегов, оставляя на отмелях гниющие водоросли, в которых кишмя кишела мелкая морская живность. На отмелях кормились многочисленные стаи куликов, а поодаль, на теплом мелководье, собирались с выводками утки.

— Показалось мне вчера, что стрелял там кто-то. Побуду дотемна и вернусь, — сказал Лене и Степке Кузьма Петрович, садясь на весла. — Живите мирно.

— Есть жить мирно, — ответила Лена и скосила глаза на Степку.

Они столкнули лодку в воду, помахали Кузьме Петровичу руками.

Степка и Лена еще долго стояли на берегу, глядя на удаляющуюся лодку.

— Скорее возвращайся! — крикнула Лена. — Слышишь?

— Не услышит, — сказал Степка.

— Как только стемнеет, разожжем здесь костер. Пойдем собирать плавник. Ты отправляйся туда, — показала рукой Лена, — а я пойду в другую сторону.

Степка собирал все, что могло гореть: щепки, доски, куски затвердевшей смолы, побывавшие где-то в других кострах обгоревшие чурки. Нашел даже два резиновых пляжных шлепанца — один красный, другой синий. Все это выбросил на берег шторм — великий мусорщик.

— А теперь я уйду, — сказала Лена, когда со сбором топлива было покончено. — Не ходи за мной, ладно?

Степке показалось, что она виновато улыбнулась. Из-за этого он не спросил ее ни о чем, ответил:

— Ладно.

— Если хочешь, оставайся здесь или возвращайся к сторожке, только не ищи меня.

Лена ушла. Степка долго сидел у самой воды, потом сказал вслух:

— Пойду за спичками. — И побрел к сторожке.

Дверь была распахнута. Под столом дремал птенец мартына. Степка посадил птенца на стол, подул ему в нос. Птенец раскрыл клюв, помотал головой, словно прогонял дремоту, приоткрыл глаза и тут же снова спрятал их под синеватую пленку-веко. Видно, Степка не возбудил в нем никакого интереса.

Степка искренне огорчился, подумав, что даже глупому птенцу с ним скучно. Вздохнул. Снял мартуненка со стола и вынес из сторожки.

— Ступай, — сказал он, опустив птенца на песок. — Раз такое дело, топай отсюда.

Мартыненок поднялся на ноги, закачался, будто на волне, — никак не мог проснуться, — снова помотал пушистой круглой головой и пошел к берегу.

— Привет Чаймору, — проговорил ему вслед Степка.

Так он маялся от безделья и одиночества и еще от тайного желания узнать, куда ушла Лена. Когда желание тайное, решения тоже принимаются в тайне. И поэтому Степка сказал себе: «Пойду поброжу по острову. Просто так, без всякой цели. Чтобы убить время».

Снова Степка оказался у озера. Озеро излучало пурпурный свет. Опрокинутое отражение тростников — черная лента с черной бахромой, — казалось, повисло над светящейся бездной. Иллюзия бездны была так сильна, что Степка сделал шаг назад, затем наклонился, поднял камень и швырнул в воду. Синяя вспышка, всплеск — и над пурпурной бездной поплыли круги, окантованные все утончающимися темно-зелеными нитями. Нити не выдержали растяжения, порвались, свернулись, поплыли переливчатыми бликами и исчезли.

Степке захотелось, чтобы все это увидела Лена. Она и никто другой, — будто он сам сотворил то, что видел. Сотворил не случайно, а для нее одной. Только и этого ему показалось мало. Он пустил по озеру белых лебедей-кликунов. Они выплывали цепочкой из темных тростников — белоснежные, длинношеие, златоклювые. Первый из них ударил крыльями по воде и окропил себя пурпурным бисером светящихся капель. То же сделал второй, третий... И вот они плывут по черной ленте отраженных берегов, как бы ведут хоровод, а в самом центре озера стоит цапля и держит в длинном клюве зеленую звезду...