Эдуард Успенский - Иван царский сын и серый волк

— Эй, чернильная душа, сколько ты там вчера яблок насчитал?

— Девяносто, — говорит чернильная душа.

— Так вот, скажи батюшке, что было восемьдесят. А не то: моя дубинка — твоей головы половинка.

Писарь все понял. И когда батюшка-царь пошел в сад яблоки пересчитывать, он никаких хищений не обнаружил.

— Ладно, — он сказал. — Теперь, Иван, твой черед идти.

А Иван-царевич и рад. Очень он хочет царю-батюшке угодить.

Под вечер писарь сызнова все яблоки пересчитал. Восемьдесят штук было ровно, как и вчера.

Вот уже вечер настал. Иван-царевич долго думал — кто же это яблоки крадет. Он понимал, что братья его не очень-то старались.

Но если бы медведь в сад пришел или коза какая, братья бы их, конечно, заметили.

— Значит, это птица! Да никто больше яблоки не ест у нас в государстве — люди да птицы. Правда, свиньи тоже яблоки охотно едят. Но свиньи испокон веков по яблоням не лазили и летать не умели.

И решил Иван-царевич всю ночь на дереве провести. И еще он большой сачок с собой взял для куриной ловли.

Ночь пришла, влез он на дерево и замер.

Сидеть неудобно, ветки его режут, листья щекочут, а он не шелохнется. Так полночи просидел.

И дождался. Послышался свист и звон серебряный. Свет по саду разлился, и чудо-птица прилетела. Перья золотые, глаза как восточный хрусталь.

Приготовился он, хотел ее сачком зацепить… Да ноги и руки у него затекли — не пошевелить. Как каменные. Сачком он только по воздуху провел. Сам с дерева упал. Едва успел он второй рукой птицу за хвост ухватить.

Закричала птица благим матом, как двести испуганных куриц одновременно, и скрылась в ночном небе. Одно только перо у него в руках и осталось. Зато перо красоты невиданной. Всеми цветами переливается. Читать при его свете можно, если ты грамотный.

Едва во дворце рассвело, Иван-царевич к батюшке отправился.

— Вот, смотри, батюшка, какую я птицу чуть не поймал. Сама с вершок. А света дает мешок.

И перо отцу показывает. Братья ему не верят. Данила говорит:

— Да разве ж это свет от него, от пера этого? Это свет от солнца идет. А на солнце и куриное перо светится.

— Это перо павлинье, — говорит старший Петр. — У нас их на базаре турки по десять штук на рубль продают.

— А давайте зайдем в чулан, — молвит Иван-царевич. — Там все и увидим.

Забрались царь и царевичи в чулан всей семьей. И вправду, невиданный свет от пера идет. Даже читать при таком свете можно. Если кто читать обучен. Но братья и тут нашли что сказать.

— Эх, везет дураку! — говорит Петр. — Да если бы такая птица в мое дежурство прилетела, я бы ее не упустил.

— А я бы и пару таких поймал, — хвалился Данила. — Только вот не нам, а дуракам счастье.

Царь-папа их одернул:

— Нечего на брата дуться, коли птицу прозевали. Вот я еще узнаю, что вы там ночью в саду делали. Не иначе как дрыхли всю ночь. А сейчас из себя героев корчите.

Он вставил это перо в оправу золоченую и поставил в своем кабинете как самую дорогую вещь. И все время ею любовался, особенно по вечерам, когда перо светиться начинало.

Но вот пришло время, царь Выслав-Берендей опять своих детей беспокоит. Вызвал он к себе Петра и Данилу и говорит:

— Дети мои любезные! Вот вам задание. Поезжайте вы во все четыре стороны и привезите мне эту птицу живую! Кто мне эту птицу привезет, тому при жизни полцарства своего отдам.

Им бы дуракам обрадоваться да скорее в путь. А они на Ивана-царевича злобу затаили. Ведь им хорошо жилось. Все у них было. Тут тебе и кухня вкусная, и народ интересный при кухне, бабенки разные. И кони у них хорошие, добрые. И сокола охотничьи.

Так нет, теперь надевай доспехи военные, садись на коня боевого костлявого и скачи неизвестно куда, ешь неизвестно что (картошку вареную без масла), спи неизвестно где (в чистом поле без одеяла) и без птицы этой дребезжащей к царю-папе не возвращайся (отец тебя неспособным сочтет и ни за что тебе трон не отдаст).

Но делать нечего, взяли они у отца благословение и поехали двое отыскивать жар-птицу. А как быть? Время было старинное, тяжелое для детей. Что родители повелят, то и будешь делать. А не то враз без вкусной еды и без крыши над головой останешься. Вытолкает тебя любимый царь-папа взашей из дворца, и пойдешь ты в соседнее царство бедствовать да улицы подметать. Да, было ВРЕМЯ в энто ВРЕМЯ!

Но если эти двое ехать не хотели, то Иван-царевич сам стал напрашиваться:

— Пусти меня, царь-батюшка-родитель, своего счастья попытать. Дай мне твое благословение.

А царь-батюшка-родитель не соглашался. Он так молвил:

— Нет уж. Ты еще молод и к дальнему пути непривычен. Еще я тебе скажу, что ты своих братьев в два раза умнее будешь. (Что от них проку? Им бы только есть поболе да на жеребцах скакать. И сами они как жеребцы. Им бы все на девок глаза свои пялить.) А как война, а я заболею? А если бунт в моем царстве сделается? Кто меня заменит?

Потом он нагнулся к Ивану-царевичу и говорит:

— Ты знаешь, Ванюша, мне как-то спокойнее без них.

Да только Иван-царевич на своем стоял:

— Пусти меня, батюшка, силу мою проверить молодецкую. Характер свой закалить юношеский.

Царь-папа еще сильнее уговаривал его никуда не ехать:

— А если я помру вдруг, кто будет царством управлять? А если неприятель под наши области подступит, а командовать войсками будет некому? А если несогласие будет между нашим народом?

Только никак он не умел удержать Ивана-царевича. Иван-царевич так молвил:

— Пока, царь-папа-батюшка, у тебя есть яблоки оздоровительные, тебе бояться нечего. А как я тебе птицу добуду, ты вообще расцветать начнешь и молодеть.

Убедил он царя-батюшку-папу. Уж больно царь Берендей-Василий-Выслав Андронович хотел этой птицей владеть. И не очень-то он верил, что Петр-царевич и Данила-царевич сумеют сию птицу достать.

Иван-царевич взял у родителя благословение, выбрал себе коня покрепче, сухарями запасся и в путь. На всякий случай захватил он три яблока оздоровительных:

— Дорога трудная. Не понадобятся, я их обратно привезу.

Сел он на коня и поехал. И ехал, сам не зная, куда едет.

Ехал он, ехал, ехал. Ехал, ехал, ехал. Ехал, ехал, ехал. Ехал, ехал, ехал. Иногда скакал. А все больше ехал, ехал, ехал. Ехал, ехал, ехал. И уж даже не знал, где он — в своем ли царстве или в чужое заехал.

Ведь тогда границы не означены были. И ненароком, того вовсе не желая, можно было из триодиннадцатого в тридвенадцатое царство попасть, а еще хуже того — в тритринадцатое. А кто там командует, в этом тритринадцатом царстве, и что там с чужеземцами делают — один бог ведает.

Только видит он — в чистом поле стоит столб. А на столбу написаны эти слова:

«Кто поедет от столба сего прямо, тот будет голоден и холоден.

Кто поедет от столба в правую сторону, тот будет здрав и жив, а конь его будет мертв.