Владислав Крапивин - Ржавчина от старых якорей

Историю с «Морским уставом» я почти документально изложил в своем романе «Бронзовый мальчик», так что повторяться не буду. Кстати, роман этот появился на свет тоже благодаря старой географической карте. Эта карта полушарий, изданная в 1814 году. Правда, купил я ее не в Петербурге, не в Москве, а у себя, в Екатеринбурге. Здесь у букинистов тоже можно сделать удивительные находки.

В заключение я могу лишь повторить вслед за Паустовским:

«Любовь к картам принесла мне много знаний, а порой и радостных неожиданностей».

К августу Тюменка всегда сильно мелела. Усыхала. Кое-где она делалась такой мелкой, что можно перескочить без разбега. Вод ы почти всюду – по щиколотку и лишь в самых глубоких местах чуть выше колен. Русло съеживалось, осока, оказавшаяся в отдалении от воды делалась сухая, скрежетала, как жесть. Но стрекозы не покидали родную речку. Они по-прежнему шуршали над водой и травой слюдяными крыльями. Были стрекозы маленькие, с очень тонкими тельцами – в основном синие. Но изредка попадались красные и желтые. Пятнышки на прозрачных крыльях у каждой были того же цвета, что тельце…

Высоко в небе августовские норд-весты неторопливо двигали кучевые облака и шумели в верхушках тополей. А на дне лога было тихо и очень тепло.

Я часто играл в логу у обмелевшей речки.

Мой приятель Алька Головкин в начале августа уехал в деревню. Бегать каждый день к старым приятелям на улицу Герцена, где я жил раньше, было мне лень. И я играл один – в зарослях, на откосах и на берегу.

Отправляясь в лог, я надевал старенькие летние штаны, которые были у меня еще во втором классе. Теперь, когда я закончил уже четвертый, штаны стали тесноваты, зато в них удобно было бродить по Тюменке – строить плотины, собирать в карманы ракушки мелких речных моллюсков и пугать, бултыхая ногами, крохотных рыбешек.

Плотины я строил в самых узких местах. Меня толкала на эту работу наивная надежда: вдруг я сумею запереть Тюменку полностью. Понимал, что это – вопреки законам природы, но все-таки думал: а вдруг получится? Представлял, как вода замрет у плотины, а ниже ее русло сделается безводными усеянным всяким потонувшим мусором (вдруг найдется и что-то интересное?). Порой казалось, что я почти достиг цели. Плотина, сложенная из глыб сырой глины, вроде бы совсем останавливала течение. Но лишь на миг. Через секунду то в одном, то в другом месте упрямые струи размывали кладку, и вода устремлялась по привычному пути. Я тогда не знал выражения «Сизифов труд», но это был именно он.

И надо сказать, что был такой труд совсем не в тягость. Мне нравилось единоборство с тихой, но хитрой и упрямой речонкой. А когда оно надоедало, я надевал брошенные в траве сандалии и шел «на войну».

Вот еще зачем я надевал старые штаны – у них были «военные» лямки. С патронташами. Позапрошлым летом я пришил к лямкам брезентовое, собранные в гармошку ленты. Мучился с этой работой несколько дней и все же сделал, что хотел. Сам. В каждую складку «гармошки» можно было затолкать револьверную гильзу. В левый и правый патронташи их умещалось по тридцать штук.

Оружейные гильзы в те времена не были редкостью. Знающие люди (постарше и похрабрее меня) находили их на стрельбищах рядом с военным городком. Вообще-то гильзы после стрельбы полагается подбирать и сдавать, но, видимо, делалось это через пень-колоду. По крайней мере, те, кто ходил за такой добычей, без нее не возвращались.

Форма и калибр у гильз были самые разные. Но для наших ребячьих дел больше всех годились те, что от наганов. Они в самый раз надевались на карандаши – вместо колпачков. Из них получались хорошие наконечники для стрел – не острые, но крепкие и подходящие по весу. Шли они и на тяжелые орудийные стволы для кораблей, сделанных из сосновой коры. Кроме того, из них можно было делать неплохие колокольчики для удочек и свистки. Можно было играть ими как солдатиками. Ну и для моих патронташей они подходили в самый раз – и по размеру и по солидному виду.

Оснащенные гильзами, лямки приятно тяжелели, вызывая ощущение, что на тебе настоящие боеприпасы. Я казался себе матросом времен гражданской войны. Или, по крайней мере, юнгой из фильма «Мы из Кронштадта». Куцые «шкерики» никак не напоминали героические флотские клеши, но похожие на пулеметные ленты лямки явно придавали их носителю мужественный вид. Приятели сдержанно завидовали.

Правда, этим летом я в таком виде уже не играл с приятелями. Прежние «фронтовые друзья» остались на улице Герцена, а топать к ним через полгорода с патронташами на груди я стеснялся. Взрослые прохожие будут таращить глаза, а незнакомые мальчишки хихикать и приставать. Но в логу всегда было пустынно, и я без опаски спускался туда с полным «боезапасом».

Играть можно и одному, если есть хоть немного фантазии! А у меня, в дополнение к фантазии, было еще настоящее оружие. То есть почти настоящее. Раньше-то я играл с деревянным пистолетом, а в конце нынешней весны нашел на свалке ржавые останки нагана. Отчистил их, снабдил медным стволом, рукояткой и курком на резинке. Натуральный револьвер получился! Я заталкивал его за солдатский ремень, который мне подарил отчим, и отправлялся в разведку или в засаду на коварного врага.

Засады я устраивал в зарослях высоченных сорняков, которыми поросли откосы лога. Эти джунгли скрывали меня с головой. Звенела солнечная тишина. От запахов полыни и конопли кружилась голова. Мелкие семена сыпались под майку, жесткие листья царапали и щекотали кожу. Но я терпел – на войне как на войне. Было необходимо выследить и уничтожить злодеев.

Своих противников я в этих засадах никогда не представлял людьми. Мой отчим – охотник, стрелок-спортсмен – давно привил мне истину, что нельзя ради игры и забавы целиться в людей из настоящего оружия. Это неприлично, это грех и дурная примета. И в конце концов это обязательно приводит к беде. А сейчас-то как раз была с одной стороны игра, а с другой – настоящий (хотя и ржавый, не действующий) наган.

Поэтому я придумал врагов, похожих на зубастых двухметровых горилл. Они были в рогатых касках и с немецкими автоматами, но явно не люди. Просто фашисты во всей их звериной сути. Бессловесные, злобные, хищные. Таким только попадись в лапы…

Выследив чудовищ, я умело вставлял гильзы (боевые патроны!) в гнезда барабана, наводил на врагов ствол и открывал из чащи огонь.

– Тах!.. Тах!.. Тах!..

После каждого щелканья курком я поворачивал барабан. А после шестого выстрела выбивал из барабана проволочным шомполом «стреляные гильзы». Подбирал и складывал в кармашек. Чтобы все было, как по правде…

Вот так я однажды безжалостно уничтожил целую орду фашистский тварей, освободил воображаемых пленников, а сам счастливо избежал гибели и ран. Лишь одна вражеская пуля (а на самом деле – колючка) чиркнула меня по локтю. Я погладил рану помусоленной ладонью, заново зарядил револьвер и оснастил патронташи и, почесывая ноги и плечи, выбрался из бурьяна и чертополоха на открытое место. К пологой глиняной осыпи.