Владислав Крапивин - Ржавчина от старых якорей

Слегка размякший капитан Баранов отозвался с готовностью:

– О чем разговор! Завтра скажу мужикам на «Комарове», пусть подарят якорь уральцам!

Это лишало операцию «Лебяжий пух» (другое название – «Ржавый энкурс») большой доли романтики и авантюризма, но облегчало задачу.

Назавтра я увидел с палубы, как десяток наших мальчишек несут якорь по дамбе. Они шагали в ногу и слаженно пели:

хотя полагалось – не «якоря», а «паруса».

Форменные якорьки ребячьих рубашек золотыми вспышками отражались в темной стеклянной воде. Эти вспышки застревали среди желтых кувшинок. На сгнивших торцах балок по краям дамбы росла густая трава. Из нее прыгали в воду блестящие лягушата. (Одного из них я вскоре сделал героем повести «Баркентина с именем звезды».)

Операция «Лебяжий пух» закончилась.

Но приключения с якорем продолжались.

Мы решили возвращаться домой поездом. Ни в какой самолет нас с этим «ма-аленьким стоп-анкером» конечно не пустили бы. Поехали через Москву. В поезде якорь лежал в одном из купе, прямо посередине. Задвинуть его было некуда. Такое нарушение железнодорожных правил возмущало даже вежливых проводников-латышей, и было несколько сдержанных выяснений. А я больше всего боялся, что на эту железную махину загремит с полки кто-нибудь из ребят. Но все обошлось.

На площади Рижского вокзала мы сложили курганом рюкзаки и прочее имущество и стали ждать встречающих – наших друзей из московского интерната. Было решено погостить два-три дня в столице.

К нам подошел молодой насупленный милиционер-старшина. Сумрачно (даже не козырнув) потребовал:

– Уберите вещи. Здесь не положено…

– Как же не положено, если мы положили, – рассудительно возразил юный интеллигент Гоша Никитин.

– Ты мне поговори! Не уберете – сам сейчас покидаю на четыре стороны!

Маленький Игорек, изящно изогнувшись в позе сыгравшего отбой горниста, поправил пилотку и одарил старшину обаятельной улыбкой:

– Приступайте, пожалуйста. Начните вот с этого… – Он подбородком указал на якорь.

Милиционер помигал, сдержанно засмеялся, махнул рукой и ушел. Потому что странные какие-то ребята. Форма непонятная (может, иностранцы?) Не галдят, не спорят, не ругаются… и не боятся. Да и милиция, кстати говоря, была еще не та. Без дубинок, без наручников на поясе. Без неколебимой уверенности в своем омоновском праве и всесилии…

Вернувшись домой, мы стали определять, к какому «семейству» якорей относится наш трофей. Долго рылись в справочниках. И наконец решили, что более всего он похож на английский якорь Инглефильда (хотя и не в точности такой). «Инглефильд», как и якорь Холла, был без поперечного штока на веретене и с поворотными лапами.

А вскоре у нас появился еще один якорь. Того же размера, что и рижский, но классической, адмиралтейской формы. Раньше он верой-правдой служил большущему двухмачтовому баркасу с парусным вооружением шхуны. Долгое время баркас под гафельными фоком и гротом, под стакселем и кливерами ходил по нашему Верх-Исетскому озеру. На этом «корабле» постигали флотские премудрости курсанты местного морского клуба ДОСААФ. Но в конце концов баркас списали по ветхости. Его бывший командир Володя Логинов подарил якорь нам – как новой смене уральских мореходов.

Конечно, оба якоря были слишком большими для наших легких яхт. Поэтому они лежали в отрядной кают-компании – на низком каменном постаменте у ярко-алой стены с размашистой надписью «La Carabela» (испанское, «коренное» название нашей флотилии). Выше надписи были выведены белой краской строчки Маршака:

Нам эти стихи казались очень подходящими для отряда. «Каравелле» не раз приходилось смотреть «в прорезь синевы», то есть надеяться на лучшие времена и продолжать путь, когда подступала «лихая лютая беда».

Во время одного из таких «подступов» мы остались без помещения. Надо было где-то хранить наше хозяйство. И часть морского имущества, в том числе оба тяжелых якоря, мы передали музею «Уральского следопыта». В ту пору это был замечательный музей. Но у журнала случались свои «подступы бед», ему тоже приходилось не раз менять «район стоянки». И в конце концов музей канул в небытие. Исчезли многие экспонаты: судовые приборы, меркаторские карты, детали знаменитых кораблей, редкие морские книги, которые подарили журналу мы с Женей Пинаевым… Пропали и якоря. По крайней мере, я не смог отыскать их в подвалах старого кирпичного особняка, где «Следопыт» обитает в наше время.

В гражданскую войну в этом особняке был штаб белочешского генерала Гайды. Легенда говорит, что в подвалах располагалась контрразведка. Я слышал даже слухи о привидениях. Кто знает, может быть как раз на затерянных в подвальных закоулках якорях сидят по ночам белые туманные фигуры и горько вспоминают свое военное прошлое. Такую возможность мы с ребятами обсуждали не раз. Но сумрачная романтичность этой сцены не могла компенсировать потерю.

Итак, якоря пропали. И еще многое исчезло с той поры, со времени операции «Нептун Балтийского моря». А что же осталось? Ну, пожалуй, осталось главное. До сих пор косыми крыльями носятся над водами Верх-Исетского озера паруса нашей «Каравеллы».

В то время, как я пишу этот рассказ, отряд готовится к своему сорокалетию. Но сначала он был сухопутным. Лишь на берегах Балтики (мы называли ее по-латышски: «Дзинтара юра» – «Янтарное море») «Каравелла» по-настоящему приобщилась к флотской жизни. Вернувшись к себе, мы начали строить флотилию. До сих пор ходит по уральским водам одна из наших самых заслуженных яхт – «Экватор». Мы назвали ее так в честь рижского клуба. Да, с начальством на плавбазе не всегда мы жили в согласии, но рижские ребята были нашими друзьями. Прощаясь с нами на перроне, они выпустили в небо над вокзалом целый залп сигнальных ракет. Они подарили нам свой морской флаг – ярко-синий с желто-красной звездой, – и мы не раз поднимали его вместе со своим во время разных морских операций и состязаний…

А якорей, конечно, жаль, особенно рижского. Хотя должен заметить, что морской ржавчины на нем не было. Вода в Даугаве пресная, да и в Рижском заливе солоноватость едва заметна. Не то что на Черном море. Поэтому я храню в старом блокноте бурую пластинку ржавчины, которую подарили мне севастопольские пацаны Владик и Шурка (где-то они теперь?)

…Кстати – вот совпадение. Вечером я написал про Владика и Шурку, а ночью они приснились мне.

Сон был странный и хороший. Будто наступило стремительное лето, а наше озеро сделалось одной из черноморских бухт. На берегах – белые кварталы приморской слободы и ракушечные лестницы-трапы. Громадный якорь (тот, что был у Панорамы) сейчас лежит на песке у самой воды. И я вижу двух знакомых мальчишек. Ну, Владик – тот на заднем плане, возится с местными ребятами у вытащенной на берег яхты. А Шурка уселся на верхушке изъеденного червем торедо якорного штока. Смотрит непонятно, выжидательно как-то. Говорит: