Люси Монтгомери - Аня из Шумящих Тополей

— Галоши не греют душу, — признал доктор Картер. Он встретился глазами с Аней и улыбнулся. Аня подумала, что еще никогда не видела, чтобы он улыбался. Его лицо удивительно изменилось, став гораздо приятнее. Да что же еще выдумает эта Трикси? Кто бы мог предположить, что в ней сидит такой чертенок?

— Вы когда-нибудь задумывались, доктор Картер, о том, как, должно быть, ужасно жить под одной крышей с человеком, которому ничего не стоит швырнуть в горничную жаркое, если оно плохо прожарено?

Доктор Картер с опаской взглянул на Сайреса Тейлора, словно боялся, что тот может запустить в кого-нибудь из присутствующих куриными костями. Но затем молодой профессор, похоже, успокоился, вспомнив, вероятно, что хозяин глух.

— Что вы подумали бы о человеке, который считает, что земля плоская? — поинтересовался Прингль.

Ане показалось, что теперь Сайрес заговорит. Судорога прошла по его багровому лицу, но слов не прозвучало. И все же она была уверена, что его усы торчат чуть менее вызывающе.

— Что вы подумали бы о человеке, который допустил, чтобы его тетя — его единственная тетя — оказалась в богадельне? — спросила Трикси.

— И пас свою корову на кладбище? — добавил Прингль. — Саммерсайд еще не оправился от этого зрелища.

— Что вы подумали бы о человеке, который каждый день записывает в дневник, что он ел за обедом? — спросила Трикси.

— Великий Пипс [22]делал это, — заметил доктор Картер, снова улыбнувшись. Он явно сдерживал смех. Может быть, подумала Аня, он все же не гордец и не зануда, а просто молодой, застенчивый и чрезмерно серьезный. Но она, безусловно, была в ужасе. Ей вовсе не хотелось, чтобы дело зашло так далеко. Оказалось, что гораздо легче положить чему-нибудь начало, чем конец. Трикси и Прингль были дьявольски хитры. Они не сказали, что их отец действительно сделал хоть что-то из того, о чем они упомянули. Аня легко могла вообразить, как Прингль говорит с притворной наивностью, еще больше округлив свои и без того круглые глаза: "Я задавал эти вопросы доктору Картеру, только для того, чтобы узнать, что он подумал бы".

— Что вы подумали бы о человеке, — продолжила Трикси, — который вскрывает и читает письма, адресованные его жене?

— Что вы подумали бы о человеке, который пошел на похороны — похороны своего отца — в рабочем халате? — спросил Прингль.

Что еще они выдумают? Миссис Тейлор открыто плакала, а Эсми сидела неподвижно в спокойствии отчаяния. Больше ничто не имело значения. Она обернулась и прямо взглянула в лицо доктора Картера, которого потеряла навсегда. Впервые в жизни, побуждаемая душевной болью, она сказала нечто действительно умное.

— Что, — произнесла она тихо, — вы подумали бы о человеке, который потратил целый день на поиски котят несчастной застреленной кошки, так как ему было невыносимо думать, что они умрут с голоду?

В комнате воцарилось странное молчание. Пристыженные Трикси и Прингль переглянулись. И тогда миссис Тейлор, чувствуя, что ее супружеский долг — поддержать неожиданное выступление Эсми в защиту отца, робко добавила:

— И он умеет так красиво вышивать тамбуром… вышил прелестнейшую салфетку для стола в гостиной прошлой зимой, когда лежал в постели с прострелом.

Выдержка каждого человека небезгранична, и Сайрес Тейлор достиг наконец предельной точки. Он с такой силой оттолкнул назад свой стул, что тот в одно мгновение пролетел по натертому полу и ударился о столик, на котором стояла ваза. Столик опрокинулся, и ваза разлетелась на традиционную тысячу осколков. Сайрес — его лохматые белые брови встопорщились от гнева — встал и разразился негодованием:

— Я не вышиваю тамбуром, женщина! Неужели одна-единственная жалкая салфетка должна навсегда погубить репутацию мужчины? Мне было так плохо из-за этого проклятого прострела, я не знал, что делаю! И я глухой, мисс Ширли? Я глухой?

— Она не сказала, что ты глухой, папа! — воскликнула Трикси, которая не боялась отца, когда тот изливал свой гнев вслух.

— О, разумеется, она этого не сказала! Никто из вас ничего не сказал! Ты не сказала, что мне шестьдесят восемь, когда мне еще только шестьдесят два! Ты не сказал, что я не позволяю твоей матери держать собаку! О Господи! Да ты можешь держать хоть сорок тысяч собак, женщина, если хочешь, и тебе это прекрасно известно! Когда это я отказывал тебе в чем-нибудь, чего ты хотела… когда?

— Никогда, папочка, никогда, — судорожно всхлипнула миссис Тейлор. — И я никогда не хотела никакой собаки. Даже не думала хотеть, папочка.

— Когда я вскрывал адресованные тебе письма? Когда же это я вел дневник? Дневник! Когда, скажите на милость, я появлялся на чьих-нибудь похоронах в рабочем халате? Когда я пас корову на кладбище? Какая это такая моя тетка в богадельне? Я хоть когда-нибудь швырнул в кого-нибудь жаркое? Я когда-нибудь заставлял вас питаться одними только фруктами и яйцами?

— Никогда, папочка, никогда, — плакала миссис Тейлор. — Ты всегда был хорошим кормильцем… наилучшим.

— Разве ты не сказала мне, что хочешь галоши на Рождество?

— Да, да. И я действительно хотела, папочка. И всю зиму мне было так приятно и тепло ногам.

— Итак! — Сайрес окинул всех торжествующим взглядом и встретился глазами с Аней. Вдруг случилось нечто неожиданное. Сайрес рассмеялся! На его щеках даже появились ямочки, как по волшебству преобразившие все лицо. Он снова придвинул свой стул к столу и сел.

— У меня, доктор Картер, скверная привычка — дуться на домашних. Какая-нибудь дурная привычка есть у каждого; у меня вот такая. Впрочем, только одна. Ну, ну, мамочка, перестань плакать. Я признаю, что заслужил все это. кроме твоего выпада насчет вышивания тамбуром. Эсми, девочка моя, я никогда не забуду, что ты единственная выступила в мою защиту. Скажи Мэгги, пусть придет и уберет осколки. Я знаю, вы все рады, что эта чертова штука разбилась… И принесите наконец пудинг!

Аня ни за что не поверила бы, что вечер, начавшийся так ужасно, может кончиться так приятно. Более добродушного и приветливого собеседника, чем Сайрес, не могло и быть; очевидно, обошлось и без последующего сведения счетов, так как несколько дней спустя Трикси зашла к Ане для того, чтобы сообщить, что наконец набралась храбрости и сказала отцу о Джонни.

— Ну и как? Он очень рассердился?

— Он… он совсем не рассердился, — сконфуженно призналась Трикси. — Он только фыркнул и сказал, что Джонни самое время на что-нибудь окончательно решиться, после того как он два года крутился возле меня и заставлял всех остальных кавалеров держаться поодаль. Я думаю, он чувствует, что не может позволить себе во второй раз за такое короткое время прийти в плохое настроение, а в промежутках между приступами раздражения он обычно просто прелесть.