Люси Монтгомери - Аня с острова Принца Эдуарда

— Да что же это ты такое делаешь, скажи на милость?

— Просматриваю истории времен авонлейского литературного клуба. Мне потребовалось что-нибудь, чтобы ободриться и опьяниться. Я корпела над книгой, пока мир не показался мне унылым. Тогда я поднялась к себе в комнату и достала эти бумаги из моего сундучка. Они настолько пропитаны слезами и трагедией, что просто уморительны!

— Я и сама сегодня удручена и разочарована, — сказала Стелла, упав на кушетку. — Ничто, кажется, не стоит труда… Даже мысли у меня только старые. Все, что приходит сейчас в голову, я уже обдумывала прежде. А стоит ли в конце концов жить, Аня?

— Дорогая, это просто умственное переутомление, оно вызывает у нас такие ощущения — да еще погода. Такой дождливый вечер после целого дня изнурительной зубрежки не сокрушил бы разве лишь какого-нибудь Марка Тэпли [68]. Ты же знаешь, жить стоит!

— Полагаю, что так. Но в данную минуту я не могу это себе доказать.

— Только подумай обо всех великих и благородных людях, которые жили и трудились в этом мире, — сказала Аня мечтательно. — Разве не стоит прийти после них и унаследовать то, чего они добились и чему научили? А подумай обо всех великих людях наших дней! Разве не стоит трудиться, если мы можем разделить с ними их вдохновенные мысли? А все те великие души, что придут потом? Разве не стоит немного поработать и приготовить им путь — сделать легче хотя бы один шаг на их дороге?

— Умом я соглашаюсь с тобой, Аня. Но моя душа остается печальной и лишенной огня. В дождливые вечера я всегда кажусь себе какой-то выцветшей и прокисшей.

— А я люблю ночной дождь. Мне нравится лежать в постели и слушать, как он колотит по крыше и шуршит в кронах сосен.

— Я люблю его, когда он стучит только по крыше, — сказала Стелла. — Но так не всегда бывает. Прошлым летом я провела одну ужасную ночь в старом фермерском домике. Крыша протекала, и дождь барабанил прямо по моей постели. Пришлось встать «во мраке ночи» и пыхтеть, передвигая кровать на другое место, — а это была одна из тех допотопных громоздких кроватей, что весят тонну или около того. А потом это «кап-кап-кап» продолжалось всю ночь, пока мои нервы не оказались совершенно издерганы. Ты понятия не имеешь, какой зловещий звук производит ночью большая дождевая капля, шлепаясь на голый пол. Похоже на шаги призрака и прочее в этом роде… Над чем ты смеешься, Аня?

— Над этими произведениями. Как сказала бы Фил, они убийственны — и не в одном смысле, поскольку все в них умирают. Какими поразительными красавицами были наши героини… и как мы их одевали! Шелка, атлас, бархат, бриллианты, кружева — другого они не носили. Вот одна из историй Джейн Эндрюс, где героиня описывается спящей в прелестной ночной рубашке из белого атласа, расшитого мелким жемчугом.

— Продолжай, — сказала Стелла. — Я начинаю чувствовать, что пока в жизни есть над чем посмеяться, жить стоит.

— А вот одно из моих произведений. Героиня веселится на балу, «сверкая с головы до ног огромными бриллиантами чистейшей воды». Но что толку в красоте или богатом наряде? «И даже славы путь ведет нас лишь к могиле» [69]. Им предстояло быть убитыми или умереть от разбитого сердца. Спасения для них не было.

— Дай почитать какие-нибудь из твоих историй.

— Вот мой шедевр. Обрати внимание на веселенький заголовок — «Мои могилы». Я пролила добрую кварту слез, пока писала этот рассказ, а другие девочки лили их галлонами [70], пока я его им читала. Мать Джейн Эндрюс ужасно ругала ее за то, что она в ту неделю отдала в стирку так много носовых платков. Это душераздирающая история о странствованиях жены священника методистской церкви. Я сделала героиню методисткой, так как было необходимо, чтобы она странствовала [71]. В каждом месте, где она жила, ей приходилось хоронить одного из своих детей. Их было девять, и могилки были раскиданы от Ньюфаундленда до Ванкувера [72]. Я описала детей, изобразила кончину каждого из них, привела подробности об их надгробиях и эпитафиях. У меня было намерение похоронить всех девятерых, но когда я расправилась с восьмью, моя изобретательность по части ужасов иссякла и я позволила девятому остаться жить калекой.

Пока Стелла читала «Мои могилы», перемежая смехом трагические эпизоды, а Паленый, спал сном кота-праведника, свернувшись в клубочек на истории Джейн Эндрюс и прекрасной девице пятнадцати лет от роду, которая отправилась работать сестрой милосердия в колонию для прокаженных — и, разумеется, в конце концов умерла от этой страшной болезни, — Аня просматривала другие рукописи и вспоминала давние дни в Авонлее, когда члены литературного клуба, сидя под елями или среди папоротников у ручья, писали свои истории. Как хорошо проводили они тогда время! И как неожиданно возвращались к ней, пока она читала, блеск солнца и веселье тех прежних летних дней! «Ни Греция со всем ее величием, ни Рим со всем его великолепием» [73]не могли бы произвести на свет такого чуда, как эти забавные слезные истории литературного клуба. Среди рукописей Аня обнаружила и текст, написанный карандашом на кусках оберточной бумаги. Смех заиграл в ее серых глазах, когда она вспомнила время и место появления на свет этого сочинения. Перед ней была литературная зарисовка, сделанная ею в тот день, когда она провалилась сквозь крышу сарайчика девиц Копп на дороге Тори.

Аня пробежала глазами рукопись, затем принялась читать внимательно. Это был диалог между астрами, душистым горошком, дикими канарейками в кусте сирени и духом-хранителем сада. Прочитав его, она осталась сидеть, неподвижно глядя в пространство, а когда Стелла ушла, разгладила помятые листки рукописи.

— Так я и сделаю, — сказала она решительно.

Глава 36

Визит Гарднеров

— Вот письмо с индийским штемпелем для вас, тетя Джимси, — сказала Фил. — Вот три для Стеллы и два для Прис, а это восхитительно толстое для меня — от Джо. А для тебя, Аня, ничего, кроме какого-то рекламного проспекта.

Никто не заметил, как вспыхнуло румянцем Анино лицо, когда взяла тонкое письмо, небрежно брошенное ей Филиппой. Но несколько минут спустя Фил подняла глаза от письма Джо и увидела преобразившуюся Аню.

— Милочка, что за радостное событие произошло?

— «Друг молодежи» принял мою литературную зарисовку, которую я послала туда неделю назад, — сказала Аня, изо всех сил стараясь говорить небрежным тоном, так, словно привыкла получать с каждой почтой сообщения о приеме ее литературных зарисовок, но этот тон ей не совсем удался.

— Аня! Великолепно! Что это за литературная зарисовка? Когда ее напечатают? Тебе за нее заплатили?

— Да, они прислали чек на десять долларов, и редактор пишет, что хотел бы увидеть что-нибудь еще из моих произведений. Добрая душа! Ну конечно же, он увидит!.. Это был старый набросок, который я нашла в моем сундучке, переписала и послала в редакцию. Но я почти не надеялась, что его примут, так как он без сюжета, — сказала Аня, вспоминая о горьких переживаниях, связанных с «Раскаянием Аверил».