Владислав Крапивин - Полосатый жираф Алик

Хлеба нам хватило дней на двадцать. Отломишь горбушку, а потом смотришь — буханка опять почти целая. Но в конце концов «эта лафа кончилась», как выразился Коптилка. Мы стали просить еду в окрестных деревнях и у тех, кого видели на Дороге. Надо сказать, нам редко отказывали. Наша матросская форма как-то незаметно превратилась опять в ту одежду, которая была у нас на астероидах. Локки шагал теперь в своей одеяльной накидке с прорезью для головы. Она была надета поверх рюкзака.

К тяжести рюкзаков и обуви мы постепенно притерпелись. Правда, иногда все же брали у Аленки и Локки рюкзаки — пусть отдохнут. А случалось, брали и у Кирилки. Он, конечно, с твердым характером, но силенок-то… Один раз я хотел взять рюкзак у Веранды: все же девочка. Но она, конечно, сказала «пфы».

Бывало, что шли мы и ночами. Мне почему-то очень запомнилось, как Дорога тянулась по ночному еловому лесу. Кругом была сплошная чернота, мы ступали в песчаных колеях наугад. Пахло хвоей и грибами. А высоко-высоко в темно-синем небе чернели острые вершины и между ними переливались голубые и белые звезды. Такие далекие, уже совсем не наши…

Несколько раз наступала осень, а потом зима. Добрые тетушки в придорожных хуторах собирали для нас теплые куртки, штаны и шапки. А один раз мы даже получили овчинные полушубки — старые, но теплые.

Замаскированные под кроссовки башмаки снимать было нельзя. Но мы надевали поверх них взрослые подшитые валенки. А если валенок не было, обматывали ноги тряпками. И шли, шли, шли…

Зимой мы строили для ночлега снежные хижины. Или — чаще всего — ночевали в тавернах, что попадались на пути — в таких старых приземистых домах, где было шумно, тепло и пахло всякой едой. Там распоряжались толстые решительные хозяйки. Нас они встречали по-доброму. И поесть дадут, и покажут место, где можно улечься на ночь, и потом еще на прощанье положат в рюкзаки хлеба или пирожков…

Но зимы были недолгие. Смотришь — опять весна, а за ней гудящее шмелями и рокочущее грозами лето. Когда тепло — совсем другая жизнь. И ягод можно набрать у края Дороги, и яблок нарвать в садах, что часто тянутся по обочинам, и молока попросить у пастухов. И все люди летом на Дороге добрее.

Но не думайте, что мы то и дело видели людей. Порой Дорога на долгие недели оставалась пустынной. То голая степь, то ущелья и чащи, то опять висящие в пустоте мосты. Или совсем непонятные пространства, где в темноте как бы пересекалось множество плоскостей. Словно мы букашки и движемся по громадным листам черной скомканной бумаги. Чтобы не запутаться, не пропасть, мы крепко держались за руки… И когда после такого пути мы выбирались под солнечный свет и снова встречали кого-нибудь, это было счастье. Казалось даже, что мы уже на Земле.

Но нет, мы были не на Земле. Доказательство — то, что мы не взрослели.

Мы теперь уже редко думали: что будет дальше? Шли и шли.

Иногда нам было легко и весело. Дурачились, поддразнивали друг друга, пели песенки, которые придумали на корабле, и сочиняли новые. Без досады, со смехом вспоминали Рыкко.

— Вообще-то он ничего мужик, только слишком заводной, — говорил Коптилка. — Верно, Алик?

Полосатый жираф Алик у него на руках согласно мотал ушастой и рогатой головкой на гибкой шее. Улыбался широким ртом. Блестел глазами-пуговками. Кстати, не всегда Алика нес Коптилка. Мы тоже несли, по очереди.

Дорога стала нашей жизнью. Когда она кончится для нас, никто понятия не имел. Железные башмаки — они же почти навечно…

Первые четыре пары башмаков мы истрепали одновременно. Посреди пыльного шляха с пирамидальными тополями я вдруг увидел, что мои кроссовки опять превратились в железные туфли. Их острые носки зарылись в песок. Я дернул ногами. По железу быстро пошла ржавчина, и оно превратилось в рыжую труху. Я даже испугался.

— Ребята…

Оказалось — у них то же самое! У всех!

Мы вытащили из рюкзаков другие башмаки. На наших ногах они тоже стали кроссовками. А скоро — опять ржавчина и труха. И потом третья пара так же. И четвертая. У каждого!

Мы ликовали! Значит, прошагали больше половины пути!

Но радость была недолгой. Заболел Кирилка.

До сих пор мы совсем не болели. Усталость, царапины и шишки, заработанные в пути, не в счет. И мы не сразу поняли, что с Кирилкой. Ноги заплетаются, как два жидких прутика, лицо в каплях пота.

— Кирилка, устал? Давай рюкзак.

— Я не устал. Я… просто не могу… — И сел посреди мощенного булыжником тракта.

Мы отнесли его в травянистую обочину, подложили под голову рюкзак. Веранда потрогала его лоб, ухом приложилась к груди. Сумрачно сообщила:

— Кажется, он совсем плох.

— Разве мы можем болеть по-настоящему? — не поверил Голован.

— Значит, уже можем, — сказала она. И достала из санитарной сумки градусник. Наверно, придуманный, с корабельных времен. Однако температуру он показал не придуманную. И страшную — сорок с половиной.

…Однажды, давным-давно, у меня тоже была такая температура. При жестокой ангине. Мне казалось, что на грудь навалили гору камней, и вообще чудилась всякая чертовщина. Не хватало воздуха… Мама в панике вызвала «Скорую»…

А тут кого вызовешь? Даже никакой деревеньки нет поблизости, где можно отыскать хоть какого-то лекаря или знахаря.

И на тракте, как назло, совершенно пусто.

Веранда вытащила марлевую салфетку, намочила из фляжки, положила Кирилке на лоб. Он улыбнулся через силу:

— Спасибо.

Но скоро его затряс озноб. Локки стащил через голову накидку и укутал Кирилку. А сам — коричневый и несчастный — сел рядом на корточки. Он страдал, кажется, не меньше Кирилки.

А мы все стояли вокруг в полной тоске.

Веранда виновато сказала:

— У меня нет лекарств. Да и не помогут здесь придуманные-то…

Мы понимали, что не помогут.

Мы понимали, что Кирилка умрет. И что с ним сделается потом? Куда он улетит, в какие края? Главное, что его не будет с нами!

Но почему, почему это случилось!..

Кирилка закрыл глаза. То ли спал, то ли бредил тихонько. Голован склонился над ним и быстро выпрямился.

— Слушать меня всем! Достать кораблики Рыкко! Делаем корабль! Выход один — астероиды. Может, успеем вернуться, там он не умрет!

Вот так… Когда столько всего испытали. Когда пройдено больше половины пути!..

Но мы не сказали ни словечка. Остаться без Кирилки было немыслимо. Никто нам этого не простит. Ни звезды, ни галактики, ни добрые собаки с желтой планеты, ни та старая дама из «справочного бюро» (или кто она там), ни даже Рыкко Аккабалдо. А главное, мы не простим — ни себе, ни друг другу.

Да и при чем тут «простим — не простим»! Вообще — как мы без Кирилки-то?

Мы начали торопливо доставать кораблики из рюкзачных карманов. Лишь бы успеть! И услыхали, как зашумел и стих мотор.