Владислав Крапивин - Дырчатая луна: Фантастические произведения

— Это ведь только кажется.

— Это не только кажется. Здесь и по правде хватает чудес…

— Каких?

— Всяких. Например, со временем… ты помнишь, когда сюда за мной пролезла… пришла? Я знаю — точно в двенадцать…

— Да! Я смотрела на часы!

— А сколько времени, по-твоему, уже прошло?

— Не знаю… Ой! Наверно, давно домой пора. Мама сегодня дома и уже с ума сходит из-за меня!

— Не сходит, не бойся… — Лесь прыгнул с камня, принес девочке ее часики. — Видишь, все еще двенадцать. Секундная стрелка бежит, а другие стоят…

— Испортились…

— Нет! Просто время здесь замирает! Купайся и загорай хоть целую вечность. Ну, такой подарок для нас в этом месте!

— Честно-честно? — ее глаза опять стали большущими.

Лесь немного обиделся. Не всерьез, а для порядка.

— Думаешь, шучу с тобой? И когда вытаскивал — шутил, и сейчас, да?

— Ну, не сердись. Просто трудно это… понять сразу.

— А ты не сразу, — посмеялся Лесь. — Понимай постепенно, спешить-то некуда. Пока мы здесь — все время будет полдень. Я это давно открыл.

— Чудеса какие, — выдохнула девочка.

Она сказала «чудеса какие», но большого удивления не было. Гайкой овладела легкость и беззаботность. Раз время не движется и раз эта бухта волшебная (или почти волшебная), значит, и она, Гайка, — не совсем Гайка. Все вроде бы как в сказке или во сне. И можно ни о чем не тревожиться. И этот коричневый белоголовый мальчишка — вроде бы уже не Носов из четвертого «Б», а маленький волшебник. Этакий Питер Пэн…

Гайка опять прилегла на камень, закрыла глаза. Услышала, что Лесь тоже лег, а потом весело спросил:

— Тебя как зовут? А то даже не знаю имя родственницы…

— Галя… Галька… А когда маленькая была, букву «эл» не выговаривала, получалось «Гайка». Все так и стали звать.

— Ясно. А меня — Лесь.

— Какое хорошее имя! Не то что мое!

— А чем тебе твое не нравится? — удивился Лесь.

— Маме сперва не нравилось. Говорила, что «гайка» — железная, тяжелая, а про меня она мечтала, что стану балериной или музыкантшей. Но потом привыкла.

— А ты станешь балериной? Или музыкантшей? — с неожиданным интересом спросил Лесь.

— Не-а, — беспечно откликнулась Гайка. — В ансамбле мне не понравилось. А в музыкальной школе сказали: слух недостаточный. Мама была в отчаянии…

— А ты?

— А я нет. Надоели все эти гаммы…

— А кем хочешь быть?

— Понятия не имею, — отозвалась Гайка все с той же беззаботностью. — Я вообще бестолковая. В школе — троечница. И даже плаваю, как… гайка.

— Не горюй, Гайка, — утешил Лесь. — В школе многие талантливые люди были троечниками, только педагоги скрывают от нас эти факты… А плавать научишься. Главное — чаще тренироваться.

— Тебе хорошо. Ты, наверно, каждый день тренируешься. Все время на море и на солнце….

— Отчего ты так думаешь?

— Ну… — Гайка несмело хихикнула. — Ты весь такой солнцем обжаренный, даже пятки. Они и у негров-то иногда розовые, незагорелые, а у тебя…

Лесь объяснил чуточку горделиво:

— Это не от загара. То есть от загара, но не от здешнего. Я таким коричневым на свет появился… Знаешь отчего?

— Нет… не знаю…

— Оттого, что я родился ближе всех к солнцу!

— Да? Не может быть, — робко не поверила Гайка.

— Ну, вероятно, это не единственный случай, но ужасно редкий. Мама родила меня на высоте одиннадцать тысяч метров.

— В самолете?!

— В самолете!.. Она с подругой летела из Москвы домой и… в общем, не рассчитала. Вернее, это я поторопился.

Гайка засмеялась:

— Захотелось поближе к солнцу?

— Наверно… А оно любит тех, кто к нему тянется, вот и покрасило меня раз и навсегда. Ультрафиолетом…

— Значит, все нормально кончилось? — заботливо спросила Гайка. — Самолет — это ведь все-таки не роддом.

— Почти нормально… Там целая бригада врачей была, летели на какую-то конференцию. Они быстро управились с мамой и со мной… Только одна неприятность все же случилась…

— Какая?

— Самолет тряхнуло в воздушной яме. И от этого получилась родовая травма. Вернее, потом сказали, что, наверно, от этого…

— А… какая травма? — Гайке и спрашивать было неудобно, и промолчать неловко: вдруг Лесь подумает, что ей безразлично.

Лесь глянул в упор желтовато-серыми глазами.

— Разве ты не видишь, что левый глаз у меня косит?

Гайка заставила себя несколько секунд не отрывать взгляд. Потом все-таки заморгала, но ответила твердо. И честно:

— Нет, Лесь. По-моему, ничего не заметно.

— Вот и славно! — обрадовался он.

— Просто иногда… кажется, что ты смотришь как-то… загадочно. Тебе это даже идет, — собравшись с духом, выговорила Гайка. — А никакой косины вот ни настолечко нет…

— А мама все беспокоится: «Давай закажем новые очки». Это специальные, чтобы оптическую ось выправлять. Меня такие с младенчества заставляли носить, а недавно я… то есть они тюкнулись о камень. Одно стекло вдребезги.

— А почему же новые-то не заказать? — со взрослой озабоченностью сказала Гайка.

— Да ну их. Надоели.

Гайка понимающе спросила:

— В классе дразнят, да?

— Что ты! Никто не дразнит! У нас в классе четыре человека в очках и два из них знаешь какие авторитетные!.. И вообще класс у нас дружный, все ребята хорошие.

— А Вязников? — не удержалась Гайка.

— Ну, что Вязников… — потускнел Лесь.

Гайка моментально испугалась, но отступать было некуда.

— Это ведь тысегодня подрался у гаража с тем мальчишкой? Все говорили: «Вязников, Вязников…» — И она подсказала Лесю: — В семье не без урода, так ведь?

Лесь быстро возразил:

— Вязников не урод! Он наоборот даже… В него еще в первом классе девчонки влюблялись.

— Да я не про то…

— И вообще… Многие считают, что он человек хоть куда…

— А ты? — не удержалась Гайка. — Ты как считаешь?

Лесь отвернулся, и треугольные лопатки у него дернулись.

— Что поделаешь, раз у нас эта… психологическая несовместимость. Я никогда первый не лезу, это он ехидничает.

— Ну и что же, что ехидничает, — осторожно осудила Леся Гайка. — Драться все равно не стоит. Кругом и так столько всего… всякой войны и драки…

Лесь понял ее. Сказал примирительно:

— Мы же только раз в году. И всего-то до первой крови.

— Где первая, там и вторая. С этого все и начинается, а потом не остановить. Вон сколько стрельбы недавно было опять по всем берегам. И толком никто не знает, из-за чего…

— Ты не сравнивай…

— Да я и не сравниваю…

— Отчего тогда дуешься? — улыбнулся Лесь.

— Я не дуюсь…. Просто как подумаю про такое, всегда расстраиваюсь… из-за отца.

Она сказала «из-за отца», а не «из-за папы», словно показывая Лесю недетскую серьезность своей печали.

— А что с ним? Ты говорила, что он командир корабля.