Владислав Крапивин - Рассекающий пенные гребни

Если поспешить, можно успеть в самый раз.

И Оська спешил – на улицу Желтого Форта, где в двухэтажном особняке из пористого серого туфа располагалась редакция “Посейдон Ньюс”. Он в два прыжка перескакивал узкие булыжные мостовые, сплошь покрытые синей тенью платанов. Бегом пересекал маленькие площади с ленивыми фонтанами и бюстами адмиралов. Часто дыша, взбегал по брусчатым трапам на взгорки и весело прыгал по ступеням вниз. И так же весело прыгали в голове всякие мысли.

Только одна мысль была беспокойная. А что, если Угроза, пока Оськи не было в классе, забралась в его рюкзак? Вытащила дневник и накатала там на полстраницы “Обращение к родителям”? А потом дневник может вытащить Анка. “Ага, Осище, достукался! Мама придет, я все расскажу!”

Да нет же, не будет Анка ябедничать. Не такая уж она вредная. Не вреднее Оськи. Анакондой и Чудовищем он прозвал ее, просто чтобы позлить иногда. Скажешь “Анаконда” а она за ним – с поварешкой или полотенцем. “Ну, подожди, Оса ядовитая, я тебя достану! А потом еще маме скажу!..”

Анка была дочерью маминой подруги, которая жила далеко-далеко, почти что у Ледовитого океана. Три года назад подруга умерла (понятное дело: разве может нормальный человек жить среди таких холодов!). Анка осталась с отцом, который вскоре опять женился.

В прошлом году Анка приехала сюда поступать в кораблестроительный институт, но провалилась. Вернее, ее не приняли по конкурсу. Анка ревела и говорила, что ее не взяли из-за “иностранного подданства”. Полуостров-то теперь вместе с Южной республикой был суверенным, отделившимся от Федерации государством…

Поревев, Анка стала собираться домой. Мама сказала: “Чего тебе там с мачехой, поживи с нами еще…” Раз “еще”, два “еще”, так и прижилась. Сделалась как своя. Мама была довольна: есть помощница в доме. От мальчишки-то много ли толку, а тут все-таки женские руки. И не так страшно оставлять Оську, когда приходится уезжать по служебным делам в ближние города и поселки (мама работала в транспортной конторе, и должность ее называлась “координатор диспетчерских служб”).

Анакондой Оська прозвал Анку из-за фамилии. Фамилия была северная, крепкая такая – Кондакова. “Анна Кондакова” – это же само собой складывается в “Анаконду”! Как “Оська Чалка” в “Ось-качалку”…

Поступать в институт Анка раздумала, устроилась работать в портовый узел связи. Сутки на дежурстве– двое суток дома.

Была Анка совсем не красавица – чересчур худая и длинноносая. Но все же не уродина, такие тоже замуж выходят.

А еще она ужасно боялась всяких болячек. Оська этим иногда пользовался. “Вот наворожу, чтобы у тебя чесотка случилась, будешь знать!” Он сумел убедить Анку, что знает кой-какое колдовство. Потому что осенью пообещал ей чирей на шее, и чирей (вот удача-то!) в самом деле выскочил…

Старая дедушкина квартира была ветхая, но просторная, места хватало всем. Даже, когда отец жил дома. Но он чаще не дома был, а в рейсах. А теперь…

Ах, Аргентина, Аргентина!

Такая чудная картина!

Бананы, пальмы и креолки,

И полицейский в треуголке…

Такая вот дурацкая песенка вспоминалась, когда Оська думал об отце.

Интересно, в самом деле там полицейские в треуголках, или это так, для рифмы?

После уличной жары полутемный вестибюль редакции обдал Оську прохладой. Казалось даже, что пахнет морской солью. Может, и правда этот запах с доисторических времен застрял в пористых камнях?

За фанерной стойкой заворочалась и добродушно заворчала в ответ на стремительное “здрасте” грузная вахтерша тетя Руся. Она была в такой же, как на Оське бейсболке с надписью “Посейдон Ньюс” и в полинялой штурманской куртке. Три десятка лет тетя Руся проплавала на судах Южноморского пароходства – то буфетчицей, то коком, то смотрительницей пассажирского хозяйства, и на пенсии не смогла расстаться с флотскими привычками. Поэтому устроилась на нехлопотную должность в приморской газете.

– Привет, юнга. Какой ты с пылу, с жару, как от камбузной плиты…

– Ага! Тороплюсь! Остались газеты, тетя Руся?

– Ну, разве что специально для тебя. С полсотни еще есть.

– В самый раз!

– А куда побежишь-то с ними? В такой жаркий час люди имеют привычку сидеть в тени, а не болтаться по солнцепекам.

– Скоро “Полнолуние” швартуется.

– Так и что с того? Или мальчик не знает, что после возгорания в порту имеется приказ гнать вашего брата со всех причалов? Хоть в полдень, хоть в полнолуние. В целях противопожарной безопасности.

– Кого гнать, а кого и пропускать, – со скромным самодовольством отозвался Оська. – Главное, чтобы связи… – И он крутнул бейболку козырьком вперед. Так, чтобы и газетная надпись оказалась впереди.

Потом он прижал к груди пачку газет. Вдохнул керосиновый запах типографской краски и бумаги – знакомый, любимый.

– Спасибо, тетя Руся! Я – полный вперед! Спокойной вахты!

– Стоп, машина! А денежки?

– Ну, те-отя Руся! Какие у меня сейчас денежки! Продам и вечером принесу! Или скажите Ховрину, он заплатит, а я ему потом отдам…

– Ох, шибко он тебе волю дал, Ховрин-то.

– Не-е, не шибко! В самый раз!

– За вихры вот тебя! – Она потянулась к Оськиной голове. Его белые от солнца волосы торчали из-под бейболки, как длинные растопыренные пальцы. Оська хохотнул и прыгнул к двери.

– Постой, бесенок!.. Про отца-то что слышно?

– Нового ничего, – на миг опечалился Оська. И выскочил на солнце.

К Хлебному причалу можно было выбрать разные пути. Один – по кольцевому Адмиральскому бульвару. Другой – через Саперную балку, по узким каменным трапам на склонах, по тесным переулкам с белыми домиками, старинными водокачками и могучими пирамидальными тополями.

По бульвару было далеко. Через балку – опасно. Там в изобилии водились компании “малосольных”.

Мальчишечье население Города было неодинаковым. Взрослые сказали бы, что оно “делится на несколько социальных слоев”.

Те, от кого у приморской полиции постоянная головная боль, назывались “соленые”. Этакая крутая портовая братва: тельняшки, импортные гавайки и жилетки с бахромой, наколки, словечки сквозь зубы и дела – такие, за которые вполне светит “зона”. Конечно, это были большие парни, а порой уже совсем дядьки.

Тех, кто был помельче, вроде Оськи, но душой стремился в “соленые”, именовали “малосольными”.

Надо сказать, что “малосольные” были пестрым народом. Встречались там и нормальные пацаны, которые просто хотели выглядеть покруче, чтобы к ним никто не приставал. Но была и явная шпана – такая, что порой “солонее” больших.

Остальных ребят и “соленые”, и “малосольные” с ухмылкой называли “мариноваными”. И виноват в этом был ни кто-нибудь, а двухзвездный адмирал Ведерник.