Владислав Крапивин - Рассекающий пенные гребни

Длинноволосый сероглазый Мамлюча сипловато объяснил:

– Он драпал от легионера. Чуть не попал к нему в лапы. Но достался не ему, а нам.

“Достался нам”!..

Что оставалось делать?

Оська знал, что у “малосольных” и даже у “соленых” есть кое-какие правила. Если человек сразу признает себя побежденным и не “возникает”, его не трогают. А если и “трогают”, то не очень. Деньги и другое ценное, скорее всего, отберут, но мучить не станут. Жаль, конечно, заработанных гривенников и грошей, да ладно уж, быть бы живу… А может, удастся договориться, чтобы деньги взяли не все, а половину? Должна же быть у людей хоть капля совести!

Оська опустил к ногам оставшиеся газеты. Выпрямился, положил на затылок ладони. И, щурясь на лампочку, вздохнул:

– Хорошо, я сдаюсь…

И услышал молчание. Подождал, оглядел “захватчиков”. Те смотрели с интересом, но без злорадства. Рыжий, маленький, упал с турника, встал на четвереньки и засмеялся – словно ложка зазвенела в стакане:

– А зачем ты сдаешься?

– Да, зачем? – сказал “артист” и пригладил локоны.

– Ну… я думал, вы меня это… в плен… – пробормотал Оська. Все получилось ужасно глупо. Но рук с затылка он все же не убрал.

– Ты решил, что мы грабители? – радостно спросил рыжик.

– Я думал… вы “малосольные”… – выговорил Оська. И засопел от стыда. И встретился с серыми глазами Мамлючи.

Мамлюча сказал уже не сипло, а тонко:

– Ох, ну до чего одичал народ… Не малосольные мы и… никакие. Просто люди… Гляди-ка, локоть ободрал. Вертунчик, принеси зеленку.

Рыжий Вертунчик ускакал в дальний угол и тут же возник рядом – с темным пузырьком в ладони. Крутнулся на пятке.

Мамлюча взял Оськин локоть тонкими прохладными пальцами.

– Ну-ка… сейчас увидим, кто терпеливее: мальчишки или девочки…

“Ох, да это же девчонка!” – дошло наконец до Оськи.

Он не пикнул от кусачей зеленки, только жмурился – будто не от боли, а от удовольствия.

Господи, как же хорошо, что есть на свете просто люди.

Стыдно, конечно, что так перетрусил, но радость была сильнее. Оська постарался подуть на перемазанный зеленкой локоть и вспомнил:

– А еще нога…

Мамлюча присела на корточки, мазнула вдоль Оськиной ноги мокрой щиплющей тряпицей. Темные капли забрызгали газету.

– Ой… – совсем по-девчоночьи огорчилась Мамлюча.

– Не беда! Все равно их уже не продать.

– Ты торгуешь газетами?

– Ну да! Я их почти все распродал пассажирам с “Полнолуния”, а тут этот пятнистый с автоматом!.. Они там думают, что это мальчишки тогда склады подожгли, вот и ловят! Совсем психи…

– Это и не мальчишки вовсе, а наркоманы с Сизой слободы, подал голос от бутылей растрепанный белобрысый пацан. – Чтобы отвлечь следы от контрабанды. Все знают…

– Да, но “сизых” ловить опасно, вот и валят на ребят, – добавил “артист”.

Он поддернул на коленях брючки, присел рядом с Мамлючей, двумя пальцами взял газетный лист.

– “Посейдон”… А про бриг “Мальчик” есть продолжение?

– На четвертой полосе.

– Любопытная история. Интересно, скоро ли кончится?

– Через три номера, – сказал Оська. Со скромной гордостью за причастность к газете. – Но там еще много будет всего. Приключения всякие и вообще… Если хотите, я расскажу, я до конца читал.

– Расскажи! – подобрался вплотную чумазый, в красно-синей замызганной юнмаринке (его называли ласково – Гошенька).

– Где ты читал? – недоверчиво сказал “артист”.

– В редакции. И дома… Это написал мой друг.

И опять наступило молчание. Недоверчивое. Неприятное даже. Вертунчик, сидя на корточках, глянул вверх укоряюще:

– Ох и врешь.

– Да не вру я! Нисколечко!

– Ты хочешь сказать, что писатель Яков Ховрин твой друг? – с холодной вежливостью уточнил “артист”.

– Ну… да.

То, что для него было привычно, им казалось немыслимым.

– Как докажешь? – прищурился Вертунчик.

– Ну… честное слово.

– Нет, ты как следует поклянись, – потребовал тот, что в полосатой рубахе (он тоже подошел ближе). – Ольчик у тебя есть?

– Ну… есть. – Оська запустил руку за ворот. Вынул висевший на цепочке шарик.

Ольчик – это вроде как талисман. Какая-нибудь мелкая штучка. Старинная монетка, медальон, значок, крошечная куколка, дырчатый камешек… Те, кто ходят без крестиков или шестиконечных звездочек, носят ольчика на шее. Но можно и в кармане или у пояса, как брелок. А если ольчик – плетеная фенька, можно у локтя, на запястье или даже под коленкой, вон как у Вертунчика. Главное, чтобы ольчик был всегда с тобой. Без него ты просто неполноценная личность.

Откуда взялись ольчики, никто не знает. Некоторые знатоки говорят, что раньше ольчиками служили колечки – самодельные перстеньки и браслеты. Так, мол, и появилось название: “колечки” – “кольчики” – “ольчики”. А учитель Ян Янович, любивший говорить о странных явлениях и загадках вселенной, однажды на уроке рисования рассказал такую историю. Будто бы в других пространствах у мальчишек разных стран и городов была мода на амулеты, которые назывались “йхоло”, “холо” или “оло”. А потом это просочилось к нам – когда очередной раз качнулась ось Всемирного Гироскопа и между пространствами появились щели. И добавил, что, возможно, ольчики и правда обладают некоторой волшебной силой. Потому что они заряжены так называемой “энергией желаний”.

Не все рассказ Яна Яновича приняли всерьез. Но в волшебную силу амулетов многие верили. По крайней мере, обманно клясться на ольчике почти никто не решался. Соврешь – а потом неприятностей не оберешься…

– Ну-ка покажи, – велели Оське. Он осторожно раскрыл ладонь.

Оськин ольчик был размером с вишню, только не красный, а янтарный. Крупная ягода из эпоксидной смолы с серебристой петелькой. Сквозь смолу можно было увидеть неровный блестящий кубик с острием. Приглядишься – это крошечная, отлитая из металла церквушка.

Ребята переглянулись. Непонятно как-то.

Вертунчик насупленно сказал:

– Это не твой.

– А чей же? Твой, что ли? – возмутился Оська .

– Вертунчик хотел сказать, что ты не имеешь на него права, – с прежней холодной вежливостью разъяснил “артист”.

– Это почему?!

– Потому что такие бывают лишь у тех, кто спускался по Цепи .

– Ну… я и спускался, – почему-то смутился Оська. Его смущение приняли за неумелую ложь. И кажется, тоже смутились. За него, за незнакомого хвастуна. Лишь тот, что в полосатой рубашке (курносый и безбровый) непримиримо буркнул:

– Врать-то – не узлы вязать…

– Не вру я! В прошлом году спускался!

Сказать, что делал это дважды, он просто не посмел. Решат, что вовсе заврался.

– Тогда расскажи, как это было, – потребовала Мамлюча. – Про все, что чувствовал! А мы проверим.