Владислав Крапивин - Лето кончится не скоро

– Стой немедленно! – Голос Тины прозвенел с неожиданной командирской силой. Кустик замер, как приколотый к месту булавкой. Нерешительно посмотрел через плечо.

– Ну чего…

– Константин, ступай сюда, – железно произнесла Тина.

– Ну чего… – Он потоптался и… побрел к сидящим на ступенях. С дурашливым покаянием на лице. На полпути остановился, затеребил свои твердые, как жесть, штаны. – Я это… больше не буду…

– Что ты не будешь, злодей? – сказала Женька (и опять посмотрела на Шурку).

– Ну, это… сочинять про Тину-скарлатину… Ай! – Он кинулся прочь, но девчонки двумя скачками догнали его и повели к крыльцу. Он слегка упирался, но, видать, ослабел от дурных предчувствий.

Конечно, это была игра. Или почти игра. По всему понятно, что давняя, с привычными уже правилами. Каждый знал свою роль.

– Стой, как пришитый, – велела Тина. – Вздумаешь удирать, хуже будет.

Кустик скорбно посопел:

– Куда уж хуже-то…

Женька спросила у всех:

– Сколько сегодня дразнилок у него на счету?

– У-у… – безжалостно сказал Платон.

Тина тряхнула несчастного подсудимого за локоть:

– Сколько тебе положено щекоталок, а? Говори сам!

– Ни одной… Ну, одна. Ладно, одна!

– Шесть, – хладнокровно сообщил Ник. – Не меньше, если считать с утра.

– Правильно. – Женька деловито насупилась. – Сделай-ка, Ник, из травинок кисточку. Пушистенькую…

– Лучше ты его косой. Волосатые щекоталки он «любит» больше всего…

– Спасите… – шепотом сказал Кустик и округлившимися глазами глянул на Шурку.

Шурка ощутил сладковатое замирание. Щекотки он почти не боялся. И если бы не по Кустику, а по нему прошелся растрепанный кончик Женькиной косы, это было бы… Стыдно признаться даже себе, но это было бы счастье. Ласковое, пушистое…

И он не выдержал. Он как бы включился в игру!

– Стойте! Может, его все-таки помиловать?

– Еще чего! – возмутилась Тина.

«Вот и отлично!»

– Тогда… давайте я вместо него! Возьму на себя его грехи!

– С какой это стати? – удивился Ник.

– Так… из гуманных соображений! Из человеколюбия!

– Нелогично, – сказал Платон. – Виноват один, а отдуваться будет другой.

– Ну… я, наверно, тоже виноват! Наверно, он сочинял, чтобы своим талантом перед новым знакомым похвастаться…

– «И все засмеялись»! – крикнул Ник. И правда все засмеялись, даже Кустик фыркнул.

Хорошо хоть, что никто не догадался о настоящей причине, все решили, что Шурка просто жалеет Кустика… Впрочем, Женька, возможно, о чем-то и догадалась. Быстро отвела глаза и взглядом бабы Яги уперлась в несчастную жертву. Сжала в пальцах конец косы, нацелилась.

– Ну-ка, где там у нас ребрышки? Подыми рубашку…

«Ох, и мне ведь пришлось бы подымать!» – запоздало ужаснулся Шурка. А Кустик пискнул, присел и по-заячьи бросился через двор. Все (кроме Шурки) с веселыми воплями – за ним.

Кустик забежал под навес, там запнулся, полетел вперед и упал животом поперек плахи с кроссовкой на чугунной «ноге». И замер.

– С тобой все в порядке? – нерешительно спросил Платон.

– Увидимся позже, – мрачно ответствовал пойманный беглец.

– Не позже, а сейчас… – Тина злорадно поддернула рукава свитера.

– Я умер! – заявил Кустик.

– Сейчас оживешь. – Женька бесцеремонно задрала на нем рубаху.

– Ой! Пощады! Платон!..

– Поэты всегда страдают за свой талант, – сообщил образованный Платон. – Сама судьба привела тебя на плаху.

– Ой!.. Постойте! Предсмертные стихи…

– Вот! Я сам про себя сочинил дразнилку! Вы должны меня помиловать… Женечка, ты же добрая. Ты… Ай! – Это Женька светлой кисточкой косы тронула его незагорелый ребристый бок. А Тина ухватила несчастного за плечи. – Ой, не надо! Спасите!!

И Кустика спасли. Силы природы. В стремительно потемневшем воздухе сверкнуло, грохнуло, и ударил по двору появившийся из-за крыши ливень.

Кустик взвинтился и с радостным воплем вырвался из-под навеса.

Он плясал под тугими струями, свободный, неуязвимый и счастливый.

– Теперь не поймаете! Ага! Вы так не можете!..

– Можем! Ура! – Ник тоже бросился под ливень. Ловить Кустика не стал, а заплясал рядом. Потом прошелся колесом.

– Да здравствует стихия! – И Платон кинулся из-под крыши. При этом успел ухватить под навесом полуспущенный волейбольный мяч.

Вмиг все трое стали мокрыми насквозь. И мяч. Они швыряли его друг другу, орали что-то неразборчивое и хохотали.

Женька искрящимися глазами посмотрела на Шурку. И протянула ему руку. И после этого он сделался готовым не то что под дождь, а под картечь.

Держась за руки, они выпрыгнули под хлесткие шквалы, под струи, которые в первый миг показались холодными. Но только в первый миг. И тоже запрыгали в языческой пляске и завизжали от жутковатого веселья. И ловили мягкий набухший мяч и швыряли его друг другу…

А Тина смотрела на них из-под крыши, пряча зависть под старательной маской осуждения.

Наконец, запыхавшись и наглотавшись воды, вернулись под навес. Кустик бросил в Тину намокший мяч – но так, чтобы не попасть.

– Дурни, – сказала Тина. – Хотя бы разделись сначала…

– Это и сейчас не поздно. Сушитесь, мальчики… – И Женька по дощатой лесенке убежала на сеновал.

Платон и Ник скинули анголки, развесили одежду на протянутом под крышей бельевом шнуре. Кустик, шипя сквозь зубы, вылезал из своих доспехов. Шурка тоже выбрался из рубашки и штанов. И мысленно сказал бабе Дусе спасибо за свои новые, синие, с белым пояском и кармашком плавки…

Сверху шумно упала свернутая старая палатка. На нее – серое полосатое одеяло (прожженное с краю). Видимо, на сеновале был целый склад: наверно, для летних ночлегов.

Кустик ухватил одеяло, завернулся в него и по-турецки сел на чурбан. Платон и Ник раскатали палатку, набросили на себя.

– Шурка, иди к нам! Только майку сними, а то бр-р…

Мокрая майка зябко липла к телу. Но Шурка сказал:

– Да ничего, я так… Не холодно…

А ливень все гудел, и за этим гулом сверкало и гремело. Один раз ударило так трескуче – над самой крышей, – что Кустик упал с чурбана. Но тут же сел опять. «И все засмеялись», вздрагивая, подумал Шурка.

Грациозно, как принцесса, спустилась по лестнице Женька с мокрыми распущенными волосами, в синем купальнике. Такое же, как у Кустика, одеяло, словно мантия, волочилось за ней по ступеням. На последней ступени Женька запахнулась в «мантию» и оглядела всех.

– Шурка, а ты чего мерзнешь один? Иди под палатку!

– Да ничего. Я…

– Он стесняется майку снимать, – вдруг объявил проницательный Кустик. – И совершенно зря, здесь все свои…

Платон выбрался из-под палатки. Сказал вполголоса: