Владислав Крапивин - Серебристое дерево с поющим котом

Кап координат не знал и виновато печалился.

Маркони решил:

– Тогда нужны звёздные карты нашего трёхмерного Космоса.

Эти карты Маркони и составлял до нынешнего дня. Он работал добросовестно и вдохновенно.

Ребята иногда переговаривались шёпотом:

– Пусть вкалывает. Может, забудет эту дуру…

– И что он в ней нашёл? Такая лошадь…

– Да ну, “лошадь”. Она красивая, ничего не скажешь.

– Но она же старуха! Семнадцатый год…

– Сердцу не прикажешь, – понимающе вздыхала кур­носая белобрысая девочка Варя.

О безнадёжной любви Маркони знали все. Даже Кап. Хотя понять полностью, что такое земная любовь, он ещё не мог. Здесь выявлялось противоречие: с одной стороны, это вроде бы радость, а с другой – страдание. В любви Маркони страдания было гораздо больше. Впрочем, была и польза. Душевную боль Маркони старался глушить неисто­вой работой, а это приближало возвращение Капа домой.

Клочковатые тёмные волосы Маркони стояли торчком. Круглые очки на остром носу сверкали и, кажется, даже раскалялись. Большой компьютер “Проныра” (собственной Маркониной конструкции) тоже раскалялся и несколько раз даже дымил. Потому что Маркони заставлял его тайными путями подключаться к магнитным архивам разных обсерваторий, а потом решать задачи по созданию пространственных межзвёздных структур.

Капу же был выделен маленький компьютер “Сверчок”. С его помощью Кап и беседовал с ребятами. Банку ставили в фокусе специальной вогнуто-решётчатой антенны. Кап садился на стеклянный край и старательно излучал мысли, которые буквами печатались на экране. Это сначала. Вско­ре же Маркони научил “Сверчок” произносить мысли Капа тонким кукольным голоском. И всем уже казалось, что это разговаривает сам Кап.

А речь собеседников Кап быстро научился воспринимать на слух.

Компания собеседников всегда была одна и та же. Во-первых, сам Маркони. Но его можно было назвать собесед­ником лишь с натяжкой. Чаще всего он молча сопел над своим гудящим и дымящим “Пронырой”. Потом – Сеня Абрикос, Матвей-с-гитарой, Варя Ромашкина и три второклассника – Пека, Андрюша и Олик. (Что такое “второ– классник”, было Капу уже понятно; он даже уточнил про себя, что правильнее называть их “третьеклассники”, ведь во втором-то они уже кончили учиться.)

Матвей-с-гитарой был старший, его все слушались (кроме Маркони, разумеется). Он был спокойный, рассудительиый и умел извлекать из гитарных струн такую вибрацию, которую можно назвать звуковой радугой. Варя тоже была сдержанным и рассудительным человеком. Второклассники – они все разные, но в общем-то одинаково непоседливые: то прибегут, то умчатся. Они вели свою беспокойную жизнь.

А Сеня Абрикос… Он был непонятный. То весёлый и любопытный, то вдруг сядет неподвижно и отключится, как перегруженный компьютер. И глаза странные. Словно он, Абрикос, вдруг оказался где-то далеко и потерялся так же, как маленький Кап…

Иногда к этой компании прибавлялся совсем юный представитель человечества – Никита Персиков, Сенин брат. От роду ему было– год и восемь месяцев. В ясли Никита не ходил, воспитывали его дома. Этим занималась ба­бушка. Но она уехала на неделю в деревню, и все воспи­тательные задачи перешли на эти дни к Сене. Родители-то на работе. Вот Сеня и таскал братца с собой.

Братец не был чересчур капризным, но по малолетству требовал постоянного внимания. Он всё время чего-нибудь хотел: “Х о чу пить… Х о чу на учки” (на ручки то есть; а тяжеленный ведь, потаскай такого!), “Хочу писать…” Хо­рошо ещё, если это “хочу” вовремя, а чаще бывало, когда уже штаны мокрые.

– Наказанье ты моё, – постанывал Сеня. Но сильно брата не ругал: что возьмешь с малыша? Хоть и бестолко­вый, а родной.

В “институте” Никите нравилось. То и дело он требо­вал:

– Х о чу гхушку… – игрушку то есть.

“Гхушек” было полным-полно. На полках и столах вся­кие приборы, блестящие штучки, катушки с проволокой, трансформаторы, конденсаторы, генераторы… Сеня, спросив предварительно Маркони, давал брату какую-нибудь без­опасную штучку, и тот на время притихал.

Но однажды Никита самостоятельно стянул с полки за­ряженный электролит. Этакую серебристую баночку с дву­мя штырьками. Все тихо беседовали, а Матвей звякал стру­нами и покачивал ступней в отвисшей босоножке. Никита с “гхушкой” подобрался к музыканту и коснулся штырька­ми его голой пятки. Матвей уронил гитару и с воплем взле­тел под крышу.

Минут пять все, даже Маркони, вповалку лежали от хо­хота. А Матвей по-обезьяньи висел на верхней балке и плачущим голосом рассказывал, каким уголовником станет Никита, когда вырастет.

Кап ничего не понял в этой истории. Когда успокои­лись, он спросил через “Сверчок”:

– Матвей, тебе неприятно?

– Ещё бы!

– “Ещё бы” это значит “да”?

– Вот именно!

– Тогда почему все обрадовались?

Народ на чердаке притих. Как объяснить инопланетя­нину странности человеческой психики? Наконец Матвей хмуро растолковал:

– Потому что могло быть ещё хуже: если бы это чу­чело ткнуло не меня, а себя…

Сеня виновато засопел и запоздало дал Никите воспи­тательного шлепка.

– Хочу гхушку, – сказал неисправимый Никита.

Сеня сунул брату бобину от магнитофона, а сам задумался. Присел на чурбак и стал смотреть перед собой – словно в какое-то ему одному видное пространство.

“Может быть, у него тоже любовь? – подумал Кап. – Ему грустно”.

Кап уже умел читать человеческие настроения по гла­зам, хотя у него самого глаз не было.

Порой, чтобы хоть немного походить на здешних жите­лей, Кап вытягивал из себя пять отростков: круглый – го­лову и четыре длинных – ручки и ножки. И в таком виде сидел на краю банки. Но этого не замечали. Как им, лю­дям, разглядеть в подробностях такую кроху? Искорка го­рит – вот и всё…

А Кап настолько привык жить среди ребят, что иногда у него в сознании менялись масштабы. Казалось, что чер­дак не так уж велик, а ребята – почти одного роста с ним, с Капом. Особенно когда завязывалась беспорядочная, пры­гучая такая беседа, которая называлась “трёп”. Вот как се­годня, например:

– Кап, а вам двойки ставят, если урок не знаете?

Капу было известно, что такое “двойка”.

– Не-а, не ставят. В угол могут поставить…

– Откуда у вас там углы, в тучах-то?

– Ну, не в такой угол, как здесь, а в магнитный. Из него никуда не денешься, пока не выучишь… Торчишь там, а тули-ббуба висит над душой и долбит: “Учи, учи, а то вырастешь и никакой пользы от тебя…”

– А много предметов в вашей школе?

– Ага. Куча.

– А какой самый главный?

– Главный… Я не знаю, как одним словом сказать.

– Ну, скажи несколькими.