Владислав Крапивин - Тридцать три – нос утри…

– Ладно! Меня ты тоже больше не увидишь! – Ферапонт откинул крышку и прыгнул в коробку. Крышка захлопнулась сама собой. Циммеркнабе постучал в нее.

– Хватит баловаться… Маленький, я кому говорю! – И прислушался. И открыл коробку. Заглянул. – Маленький, где ты?

Коробка была пуста. Повернутая на бок, она опять сделалась видна насквозь.

– Маленький, где ты? – жалобно возгласил Циммеркнабе во тьму.

– Да здесь я, здесь! – донеслось из зала. Ферапонт шагал по проходу к сцене. Прыгнул на нее с разбега. – Что, испугался?

– Нисколько не испугался! Я давно знаю эти твои штучки!.. Я боюсь другого: вдруг человек-невидимка совсем не придет?

– Да какой же ты несообр-разительный! Он уже давно здесь!

– Как здесь?

– А вот так! Кто, по-твоему, таскал самовар и посуду? Кто дал тебе дубину? Кто украл петуха?.. Ха-ха-ха!.. И вот еще, смотри!

В воздухе летали цветные шары и бутылки – невидимка жонглировал ими!

…Потом еще было много всего. Улетел стол. Прыгали и строили пирамиду стулья. Танцевал скелет, сколоченный из деревяшек и потому не страшный, забавный. Но Ферапонт испугался его и взмыл в воздух, подхваченный неведомой силой.

Наконец освещение потускнело, занавес упал и Циммеркнабе с Ферапонтом вышли кланяться.

Зрители отчаянно хлопали. Кто-то закричал:

– Человека-невидимку!

Циммеркнабе поднял руку.

– Благодарим уважаемую публику за теплый прием нашего скромного труда. А что касается человека-невидимки, то его, товарищи, нет. Вообще нет. Это лишь результат взаимодействия света и тьмы. Той тьмы, природа которой разгадана еще не до конца… Ну, и немножко колдовства. Впрочем, это шутка…

Человек-невидимка был. Самый обыкновенный, не какой-то там дух Тьмы, как в один из моментов подумалось Виньке. Им оказалась Нинусь Ромашкина, которая в первом отделении исполняла акробатический этюд.

Нинусь надевала черное трико, черные перчатки и глухую маску и двигала по воздуху все “летающие” предметы. И жонглировала, и управляла скелетом. На фоне черного задника, да еще при фонарях, горящих впереди сцены, она была неразличима. “Довольно простой эффект”, – небрежно объяснил Ферапонт.

После представления он за кулисами познакомил Виньку и Кудрявую с Нинусь. Она оказалась веселой и славной.

Когда шли домой, Ферапонт тоном деревенского ухажера сказал:

– Хорошая девка. Будь я чуть подлиннее, запросто женился бы на ней.

Кудрявая порозовела от смущенья.

Винька тоже чувствовал себя неловко. Но не от слов Ферапонта, а от того, что встречные с любопытством пялятся на них. Лилипут – зрелище не столь уж частое. Но оставалось одно – шагать как ни в чем не бывало…

Вечером в блиндаже Ферапонт открыл Виньке еще кое-какие “фокусные” секреты.

Оказывается, в сцене были два незаметных люка. Один – там, где Ферапонт исчез из-под одежды. Второй – под столом.

– Но как ты попал в люк из коробки? Ведь видно было, что под столом пусто!

– Зеркальный трюк. Ты видел, что скатерть то падала до пола, то ее поднимали? Ну вот, когда она один раз упала, между ножками опустилось зеркало. Пол-то гладкий, он в зеркале отразился, будто под столом по-прежнему пустота. А я в это время отвлекал всех чечеткой.

– Петр Петрович сказал, что у тебя талант.

– Кто сказал?

– Один мой знакомый, он в библиотеке работает. Мы почти рядом сидели. Я после представления спросил: “Вам понравилось?” А он говорит: “Рудольф Циммеркнабе безусловно талант”. А потом еще: “Но не меньше таланта и у его маленького помощника. У него, – говорит… как это? А! – изумительное чувство ритма…” Это он про твою чечетку.

Конечно, говоря про это, Винька помнил о Глебке: у того тоже было удивительное чувство ритма…

– “Чувство”… – сумрачно сказал Ферапонт. – Что мне толку от этого таланта…

И надолго замолчал.

Чтобы растормошить его, Винька спросил:

– А как Рудольф столько всего ухитряется впихнуть в цилиндр?

– Техника, – вздохнул Ферапонт. – И ловкость рук… Главное, чтобы зрители ничего не заметили. Думаешь, зачем он пускал в зал твою “летучку”? Это отвлекающий прием. Зрители на нее глазеют, а он в это время кое-что готовит…

– Все равно много непонятного…

– А ты думаешь, мне, что ли, все понятно? Думаешь, он мне все свои секреты открывает? Если спрашиваю, он хихикает или ругается. Или говорит: “Я же тебе сколько раз объяснял: кол-дов-ство!” Я иногда верю, что он и правда колдун.

И у Виньки – опять колючки по коже…

1

Клавдия купила себе и мужу десятидневную путевку на турбазу “Каменные ворота”.

– Говорят, замечательное место! Хочешь – ходи в походы, хочешь – просто загорай у озера…

Беда только, что с детьми в это замечательное место не пускали. Вот Клавдия и начала подъезжать к отцу, чтобы тот на полторы недели остался с внучкой.

– Она же самостоятельная! Надо лишь посмотреть, чтобы вовремя встала, да вовремя легла! Да покормить три раза в день.

– У меня работа! – отбивался Винцент Аркадьевич. – Почему обязательно я? У Зинаиды бабушка есть!

Но бабушка – мать Зинулиного папы и свекровь Клавдии – узнав о таких делах, тут же “заболела”.

А Зинаида вдруг притерлась щекой к рукаву Винцента Аркадьевича, заглянула ему в глаза и прошептала:

– Деда, я не хочу к бабушке. Давай останемся с тобой. Я буду слушаться…

Он, старый дурень, и растаял.

Хотя почему “старый дурень”? Хлопот с внучкой и правда оказалось немного. К концу июня Зинуля будто подросла – сделалась более рассудительной и менее капризной. Может быть, потому, что часто появлялся Вовка Лавочкин?

Он приходил к Винценту Аркадьевичу уже по-свойски. Не мешал, если тот работал. Устраивался перед телескопом или в кресле с какой-нибудь книжкой.

Иногда они беседовали. Вовка рассказывал о своих домашних делах и об играх на пустыре. Там, среди обломков бетона и в подвалах под заброшенными фундаментами мальчишки играли в гангстеров и охотников за привидениями.

Зинуля тоже иногда слушала эти рассказы. И случалось, что пфыкала. Тогда они с Вовкой переругивались. Но не сильно, полушепотом. “Чего фыркаешь-то? Сама боишься в подвал даже нос засунуть…” – “Больно надо. Там этот нос от запахов воротит…” – “Это от тебя воротит. Когда ты маминой помадой намажешься и пахнешь, как магазин “Парфюмерия”… “ – “Чего ты врешь! Когда я мазалась? Это ты всегда перемазанный неизвестно чем! С весны не умывался!”

Звездно-полосатый, исцарапанный и загорелый Вовка поудобнее устраивался в кресле.

“Я каждый день купаюсь. А ты боишься к пруду подойти…” – “Потому что там лягушки. Они, Вовочка, еще противнее, чем ты…” – “Зачем ты так про своих родственниц?” – “Дед, ты слышишь, что он про тебя говорит?” – “По-моему, он про тебя…” – вставлял слово Винцент Аркадьевич. “Но если я лягушка, то ты кто?” – “Старая жаба”, – с удовольствием подсказывал Винцент Аркадьевич. “Я же про вас ничего такого не говорил! – виновато, но не теряя достоинства, возражал Вовка. – Я же про нее! Потому что она все время квакает и сама не понимает…” – “Выйдешь на улицу – получишь”, – обещала Зинуля. – “А последний раз кто получил?..”