Андрей Аринушкин - Черепашки-ниндзя против Разрушителя

Глава 11. Колония под асфальтом

Был вечерний час. Жизнь на улицах подземного городка бурлила. Светились окна ночных баров, устроенных из картонных коробок. Уличная тор­говка горячими сосисками оглашала улочку при­зывными криками:

- Кому с пылу, с жару? Кому горяченького?..

Стайки молоденьких девушек, не очень умытых, одетых в потрепанные джинсы, на которых, казалось, площадь дырок превышала площадь остав­шейся ткани, бросали торговке мелочь и тут же впи­вались зубками в сочные сосиски.

На каждом углу, прямо на мостовой, сидели му­зыканты, исполнявшие кто блюз, кто рок-н-рол. То там, то тут раздавался звон гитарных струн и тоск­ливое завывание губной гармошки. Время от вре­мени проходили панки, каждый из которых имел агрессивный вид и чудовищный гребень волос са­мой невообразимой формы и расцветки. Носы, уши и губы их были сплошь утыканы маленькими серебряными колечками.

Кожаные куртки щетинились острыми стальны­ми шипами. Панки презрительно фыркали в сторо­ну расположившихся на земле хиппи, одетых в яркие, сшитые из разноцветных лоскутков, жилет­ки и с перевязанными кожаными ремешками во­лосами.

Те были заняты своим делом. Кто-то курил хэш, а кто-то плел новый браслет себе на руку, или нани­зывал разноцветные бусинки на тонкую леску.

Городок, кое-как сляпанный из фанерных листов и коробок, лениво раздумывал, как прожить сего­дняшний день, не думая о завтра. Искусственный свет, тускловатый и мерцающий, все 24 часа был в распоряжении жителей.

Тут не было ни отмеренных часов работы, ни традиций, ни ритуалов. Каждый обитатель сущест­вовал сам по себе и именно в данный час, в данную минуту, не загадывая надолго вперед. Ведь чтобы о тебе помнили потомки, вовсе не обязательно долго и трудно раздумывать о вечности, которой все рав­но никогда не постигнешь.

Достаточно наскоро перекусить, иметь прияте­лей, друга или подругу, с которыми можно обниматься, отгородившись от улицы старой картонной коробкой.

Эта была ни с чем не связанная и ничем не обре­мененная жизнь.

Моррисон, худощавый волосатый парень в круг­лых очках, за которыми прятались умные проница­тельные глаза, был главный и неоспоримый автори­тет во всей округе. Он сидел на пороге своей хиба­pы и потягивал пиво, щурясь на проплывающую мимо толпу.

Рядом, калачиком свернувшись у его ног, дрема­ла Кристина. При рождении его подружка получи­ла другое имя, но Моррисону нравилось именно это прозвище.

Ее любили все жители подземного городка. Од­ним из доказательств этого служило хотя бы то, что сегодня днем друзья утащили специально для нее из кафе наверху целую упаковку шоколада.

Моррисон ласково усмехнулся, рассматривая перепачканное липкой коричневой массой личико своей подружки.

- Морри! - Кристина неожиданно подняла всклокоченную голову. - Что будем делать?

Парень осторожно освободился из объятий де­вушки.

- Сегодня придумай что-нибудь сама! У меня есть кое-какое дело.

- Что, опять к мадерам? - испуганно посмот­рела на него Кристина.

- Нет! - соврал Моррисон: в селище мадеров шла грандиозная попойка, а в таких случаях прос­то надо было быть начеку. Мадеры и хипперы жили в состоянии постоянной войны. Время от времени из одного лагеря в другой являлись перебежчики.

В принципе мадеры были такими же хипперами, но только имели крутой и неуравновешенный нрав. И если порядок в поселке хипперов Моррисону удавалось поддерживать с помощью своих друзей и единомышленников, то с мадерами было спра­виться невозможно.

И туда потихоньку просачивалась вся мразь. Мaдepы пили без просыху, жрали лед, кололи героин, постоянно устраивали драки, стрельбу и поножовщину.

Оттуда выползали те, кому осточертела подоб­ная жизнь и у кого хватало мозгов и силы выбрать­ся из пропасти.

Так же как и хипперы, мадеры голодали. Но если первые совершали вылазки за съестным на поверх­ность, то вторые предпочитали воровать еду у них.

Тогда хипперы бросали свои картонные домики и, вооружившись кто чем, шли на лагерь мадеров.

Но различия между ними были не только в этом. Хипперы вели оседлый образ жизни, обзаводились семьями, рожали детей, были привязаны к своим хижинам.

Мaдepы же наоборот, были неугомонные и не­усидчивые. Постоянно носились на своих жутких черных мотоциклах, оглушая своды подземелий ре­вом мощных моторов. Они никогда не сидели на месте, временами на месяцы исчезая в бесчислен­ных подземных лабиринтах, а когда возвращались, приносили с собой диковинные штуки, невиданных мутантов-животных и новые болезни.

Моррисон никак не мог забыть страшную эпиде­мию, когда зараза перекинулась и на их городок. У болезни не было внешних признаков. Просто че­ловек замыкался в себе, скучнел, надолго задумы­ваясь. А потом его находили мертвым: больной просто совершал самоубийство. И не было спасения от этой заразы. Лишь немногие уцелели из тех, кто не убежал из города, кто не прятался в нижних уровнях и подземных гротах.

Моррисон и сейчас вздрагивал при воспомина­нии о болезни. Он поддался таинственному вирусу одним из последних, стараясь по возможности, хотя бы для сна, сгонять уцелевших в одно место. Долгими часами, шатаясь, с красными воспаленны­ми глазами, бродил среди спящих, сторожа их. Но к утру один, а то и двое исчезали, чтобы умереть.

Вирус смерти, как окрестили хипперы болезнь, бесчинствовал всего неделю. Моррисон заразился на исходе седьмого дня.

Вначале его давило смутное беспокойство, слов­но забыл он о чем-то очень важном, потом стало жаль себя, своих родителей. Моррисон с брезгливостью смотрел на ущербные лица вокруг, на гряз­ное тряпье. Кислый запах капусты, смешанный с запахами неопрятного человеческого жилья, бил в ноздри.

Особенно отвратительны были люди. Ему хотелось чего-то необыкновенного, чего в природе не бывает.

Моррисон отступил из собравшегося у костра круга - резиновая шина нещадно чадила. Напе­вающие древнюю песенку пьяные голоса будто пилой пилили натянутые нервы. Моррисон шел не оглядываясь, пока не свалился.

И тут он понял, что выход из этого тупика был совсем рядом, стоило только щелкнуть кнопкой ножа с выкидным лезвием. Немного боли - и впе­реди засияет свет.

Моррисон размахнулся и вонзил лезвие себе в живот. И перед ним возникло чудо: в сияющем ореоле к нему склонилось юное девичье лицо. Разметавшиеся кудри словно живые, трепетали на ветру. Вишневые губы шептали что-то неразборчи­вое, как шелест лесного ручья.

Но слушать слова не было нужды. Так на грани смерти, в жизнь Моррисона и вошла Кристина. Ничего чудесного, а тем более сверхъестественного в дочери старого мадера, не было.

Девушка была хитра и бесстыжа даже в понятии хипперов. Ее руку не раз ловили в чужом драном кармане и даже время от времени били за это. Но всегда прощали за незлобливость и веселый нрав.