Екатерина Матюшкина - Трое в машине времени, не считая пушистого Атома

В холле тоже было пусто.

Охранник куда-то отлучился, и мы прошли через проходной пункт совершенно свободно.

В здании института я ориентируюсь отлично, у меня отец тут работает. И если бы Наташа так не хромала, а Петя не мешался бы под ногами, то до медпункта мы дошли бы очень быстро.

Наконец коридор с окном во всю стену привел нас к двери в медпункт.

– Как же я не люблю всех этих врачей, – сказала Наташа, глядя на табличку.

Я попытался ее успокоить:

– Не стоит волноваться. Тут работает мамина сестра тетя Аня. Она добрейший человек.

– Какая еще тетя Аня? Ты же говорил, что твоя тетя живет в Москве, – пробасил Петя.

– Ничего я такого не говорил!

Мы ввалились в медпункт.

В небольшом холле перед несколькими дверями в разные кабинеты за длинным столом сидела какая-то незнакомая медсестра в бледно-розовом халате. Она играла в тетрис! Кто не знает, это такая старинная игрушка с маленьким черно-белым дисплеем, на котором надо составлять ряды из фигур. Я такую видел только на старых фотках.

Медсестра кинула на нас быстрый взгляд, но продолжала нажимать на кнопки. Ее даже не удивило, что Наташа стоит на одной ноге, опираясь на меня.

Я, набравшись духу, спросил:

– Здравствуйте, извините, пожалуйста, а тетя Аня сегодня работает?

– Какая тетя Аня? – пробормотала медсестра, не отрываясь от игры.

– Степанова, – сказал я, – моя тетя.

– Ну вот! Такой уровень проиграла! – Медсестра швырнула тетрис в тумбочку и посмотрела на нас с явным раздражением: – Я ни о какой Степановой не слышала. Сегодня работает Василий Петрович Захаров, и он принимает только работников института.

– Ну, может быть, нас посмотрят в порядке исключения? – спросил я и неожиданно добавил шепотом: – У меня папа тут работает.

– У нас на острове половина пап работает в институте, – ответила медсестра строго, – однако своих детей они лечат в детской поликлинике.

– Но я ногу подвернула и не могу идти! – сказала Наташа ангельским голосом. – Вот! – И она подняла ногу так высоко, что женщина разглядела Наташину кроссовку, даже не приподнявшись со стула.

– Может быть, перелом или, того хуже, вывих, а может быть, даже гангрена, – сказал Петя.

Медсестра вытянула шею и увидела кота, а кот увидел ее.

– Мяу, – сказал кот загадочно. Что это означало, никто не знал.

– Ой! – Медсестра всполошилась.

А вот, что эта фраза означает, мы поняли сразу. Еще до того, как медсестра вышла из-за стола и открыла дверь.

– Сюда с котами нельзя! Ну-ка, выйдите немедленно!

– А как же нога? – спросил я.

– Вот девочка пусть остается, а вы постойте в коридоре.

– Конечно-конечно! – тут же согласился я, выталкивая Петьку. – Только вы уж, пожалуйста, пообстоятельней ее ногу обследуйте! И обязательно на рентгеновском аппарате просветите как следует!

– На каком еще аппарате? – удивилась женщина.

– На том, где людей насквозь видно, – сказал я растерянно.

– Что еще за ерунда? Вот что, мальчики, идите в коридор и там ждите, мне сейчас не до ваших глупостей. Доктор сам знает, что делать.

Мы с Петей остались за дверью. Петя посмотрел на меня так, будто я только что выиграл соревнование «Самый большой олух».

– Вечно ты, Вася, всякую фигню придумаешь, а я за тебя красней!

– Да вы что, сговорились? – рассердился я. – Ты что, правда не знаешь, что такое рентгеновский аппарат?

– Понятия не имею.

Я подумал, что у Петьки после всех наших приключений временно мозги перестали работать, и принялся объяснять, изо всех сил стараясь говорить медленно и понятно. Но, чем больше я говорил, тем глупее становилось лицо Петьки.

– Рентгеновский аппарат фотографирует кости с помощью радиоактивного облучения в малых дозах, и на снимке видно, какая кость сломана. Его изобрел ученый по фамилии Рентген, кажется.

Петя восхищенно воскликнул:

– Ух ты! Это же открытие века! Конечно, твоя машина времени поинтереснее будет, но я бы хотел увидеть, как мои кости будут на фотке выглядеть. А Нобелевскую премию этому типу дали?

– Конечно, дали! Он был первым нобелевским лауреатом по физике!

– Так почему же его изобретение нигде не используют, если оно такое полезное?

Я захлебнулся от негодования:

– Издеваешься? Что значит «нигде не используют»? Рентгеновский аппарат стоит в каждой больнице, в каждой поликлинике любого города, поселка… везде, короче. Что-то ты меня, Петя, тревожишь – таких простых вещей не знаешь. Ты бы еще сказал, что не знаешь, кто такой Менделеев.

Почему-то фамилия Менделеева всплыла у меня в памяти первой.

Петя глянул на меня исподлобья и взял кота другой рукой.

Я совсем растерялся.

– Погоди, ты что, действительно не знаешь, кто такой Менделеев? Он же у нас в классе на стене висит!

– Кто у нас висит?

– Да не сам Менделеев, а его портрет! А таблицу химических элементов, которую Менделеев придумал, ты на прошлой неделе из Интернета распечатал, ты что, забыл?

Петя ничего не ответил. Он просто на меня смотрел – долго, с каким-то подозрительным выражением соболезнования на лице.

Неожиданная и ошеломляющая мысль взорвала мой мозг.

Я почувствовал, как волосы встали дыбом, а слова застряли в горле. Я, как в немом кино, открыл и закрыл рот, потом показал пальцем на Петю, потом всплеснул руками, показал пальцем на кота и сказал:

– Я понял! Если ты не знаешь Менделеева, Наташа не слышала про липучки, то это значит…

Петя грузно прислонился к стене и, задрав голову к потолку, сказал с такой интонацией, будто бы он разговаривает с умалишенным:

– Да что ты ко мне привязался со своим Менделеевым, что, поговорить больше не о чем?

Тут дверь медпункта открылась, и оттуда вышла улыбающаяся Наташа, она почти не хромала. Наташа что-то начала говорить, но ее слова для меня звучали словно из другой комнаты.

– Ну вот и я! У меня ушиб, перелома нет, но мне сказали, что ходить нужно осторожно, а болеть будет не меньше недели. Доктор меня за пальцы дергал! Знаете как больно? А еще натер ногу вонючей мазью! И замотал бинтом, но носок все равно испачкался. Вам что, неинтересно? – Наташа, глянув на мое лицо, нахмурилась: – Что это с тобой? Ты будто гвоздь проглотил.

Мысли со скоростью кометы проносились у меня в голове. Казалось, еще чуть-чуть – и взорвутся мозги.

Я открыл рот. От моего ошеломленного вида стало дурно даже коту.