Полли Хорват - Ночной сад [litres]

– Ну, – задумалась я, – пожалуй, это верно.

– Но ты можешь звать меня Винни, пока мы живём здесь, – щедро предложила Винифред. – Если тебе так больше нравится.

– Мне без разницы, как тебя называть, пока ты здесь живёшь. А на сколько, – осведомилась я исподтишка, – как ты думаешь, вы у нас останетесь?

– Не знаю. Мать не говорила. Я знаю, что она боится, что папа отчебучит какую-то глупость, но что именно, она не сказала. Она никогда нам ничего не говорит.

– Неужели тебе не хотелось расспросить её?

– Мать вечно обо всём беспокоится. Ей кажется, что со всеми вокруг вот-вот случится нечто ужасное, но ничего не происходит. Как только она поймёт, что с папой всё в порядке, она вернётся.

– Ну ладно, – сказала я. – Пойдём за яйцами.

И мы побежали в курятник.

Несушки бывают сговорчивые и несговорчивые. Хотя я подсказывала Винифред, как нужно подходить к ним и которая из птиц дебошир, в первый раз, как одна из куриц налетела на неё и клюнула, Винифред с криком выскочила из курятника и так и стояла за порогом и голосила. Я подумала, что, должно быть, это её скрытая ревуче-элисовая сторона. Хотя, конечно, у всех у нас бывают проблемы с курами.

– Гадкая, гнусная курица! – восклицала она, немного отдышавшись.

Я хладнокровно взглянула на ту, что напала на неё, и произнесла:

– Сейчас я покажу тебе, что мы делаем с гадкими курицами. – Я подошла к несушке, властно ухватила её за ноги и сунула в клетку, стоящую в углу курятника.

– Это чтобы она людей не клевала? – спросила Винифред, с опаской входя в курятник.

– Вроде того, – ответила я. – Предполагается, что каждую неделю я должна выбрать, какая из кур хуже несётся, и посадить в эту клетку – и вот наш воскресный обед. Но на самом деле я выбираю ту, которая мне особенно досаждает.

– Наверное, я не смогу её съесть, – проговорила Винифред. – Это как если б мы не брали врагов в плен, а ели их.

– Как унюхаешь запах приготовленной Старым Томом воскресной курицы, сразу передумаешь. Но не важно. Давай просветим яйца и сложим их.

Мы с Винифред прошли в пристроенную к курятнику комнатёнку, где стоял овоскоп. После того как я показала как искать кровяные сгустки, поднеся яйцо к овоскопу, Винифред оказалась замечательной помощницей. Она обнаружила несколько яиц со зловещими пятнышками, и их мы упаковали отдельно. Эти яйца мы оставляем себе: Сина говорит, что они совершенно съедобны, если только ты не отличаешься чрезмерной брезгливостью. Винифред не разбила ни одного яйца. Потом мы вернулись в дом, чтобы помыть яйца перед отправкой к «Брукману». Винифред хотела переодеться, так как у неё на блузке были пятна крови – там, где её клюнула несушка. Я поднялась за ней следом.

– Я буду в куполе, – сказала я. – Позови меня, как будешь готова.

Мне нужно довольно часто сюда заглядывать. Не для того чтобы писать или искать китов в телескоп, а просто побыть там, где нечто может однажды свершиться, излиться на бумагу. Словно входя сюда, я ощущаю это ожидание осуществления.

– А что там наверху? – оживилась Винифред. – Можно я поднимусь с тобой, а потом пойду переодеваться?

– Прости, нет, туда никому нельзя. Я там пишу.

– А, – протянула Винифред. Она немного подумала, а потом спросила: – Можно мне почитать, когда ты закончишь?

– Ну, до этого дело пока не дошло…

– А откуда ты тогда знаешь, что у тебя получится?

– А я и не знаю. И из-за этого прямо руки опускаются. Но нельзя же не попытаться.

Это напоминало Томову Церковь невозможных дел, но мне не верилось, что это дело такое уж невозможное – иначе ведь нет смысла биться.

– А почему бы тебе не написать о Синином НЛО? – предложила Винифред.

Вот и говори людям, что ты писатель! Они непременно начинают советовать, о чём тебе писать. Как будто они могут быть источником того, о чём ты пишешь! Или ты сама.

– Хм, ты вроде хотела переодеться? – напомнила я.

– Ты больше не хочешь об этом говорить, – сказала она ласково и побежала переодеваться, причем совсем не надулась – а могла бы, если бы не поняла мою сдержанность и решила, что я задираю нос. Наверное, это жизнь с Ревуньей Элис приучила её к людским странностям.

Пока я поднималась по лестнице, меня посетила странная идея. Я написала на клочке бумаге «Церковь невозможных дел» и, придвинув стул, прикрепила его с помощью клейкой ленты к двери, ведущей под купол. После этого мне немножко полегчало, словно я сделала что-то вроде сглаза, только наоборот. Вроде как выпустила пар. Если это было невозможное дело и оно было признано и прославлено как невозможное, может, теперь нечто сумеет всё же пробиться и свершиться.

Я услышала, как Винифред спустилась в холл, и сбежала вниз вслед за ней, и мы вдвоём пошли в студию Сины.

Сина рассматривала статую, которую она слепила. Это была русалка, и весьма миленькая, как мне показалось, но прямо при нас она опрокинула её ударом ноги и стала топтать.

– Проклятие! – выкрикнула она. – Я всё брошу! Просто всё брошу. Я всегда хотела ваять из мрамора. Микеланджело – вот это был гений!

– А почему вы не ваяете? – поинтересовалась Винифред.

– Пробовала. Не получается. Мой материал – глина. А настоящие скульпторы используют мрамор. Например, «Давид» – вот это статуя! Или «Пьета» – прекрасная работа. «Рабы» – гениально. Гениально! Пленники, стремящиеся вырваться из камня. А из моей глины ничто не пытается вырваться. Лежит себе комом. Я всё брошу. И устроюсь работать официанткой. – И она ринулась в дом, чтобы умыться, бросив на ходу: – Грузите машину, девчонки!

– Боженьки! – проговорила Винифред. – А мать говорила, что Сина почти знаменита. Что её статуя стоит у здания Парламента в центре Виктории. Она на самом деле перестанет быть скульптором?

– Сомневаюсь. Она каждый день так говорит. Может, твоя мать и считает её знаменитостью, но Сине не нравится ничего из того, что она завершила. Говорит, её работы – это обманутые ожидания. Даже та, что стоит у Парламента.

– Она живёт в муках творчества, – заметила Винифред.

Надо же, хотя Винифред происходит из нетворческой семьи, она улавливает самую суть. Или просто умеет слушать.

Мы осторожно перенесли ячейки с яйцами и уложили их в кузов грузовика, где уже стояли канистры с молоком. Затем сбегали на картофельное поле за мальчишками. У Вилфреда в руках был мешок семенного картофеля, и он старательно трудился бок о бок со Старым Томом. Зебедия бегал взад-вперед по грядкам, раскинув руки и рыча, как мотор, «дррррррррр».

– Зебедия, хватит играть в самолёт! Нам пора идти, – крикнула Винифред.

– А я бы предпочла, чтобы меня звали Вилл, – сказала я Винифред вполголоса, полагая, что Вилфред меня не услышит.

Но он услышал. Он положил свою тяпку и сказал: