Александр Полещук - Великое_делание_1965

— Я не вижу, какое это имеет отношение…

— Самое тесное, самое близкое! — заторопился Фрезер. — Совсем недавно, из любопытства перебирая статьи по кибернетике — этой совсем новой науке, что выросла на стыке математики и физиологии, электроники и психологии, — я обратил внимание на связь между памятью и передачей изображения… в телевидении! Оказалось, что нет надобности каждый раз передавать зрителю те участки изображения, которые остаются неподвижными, неизменными. Вот, например, я говорю, а вы с нетерпением на меня смотрите. Почти все мое лицо неподвижно, движутся только губы. Значит, если соединить телевизор с запоминающим устройством, то передавать нужно будет только движения губ…

— Понимаю! — перебил Годар. — По-видимому, подобный процесс происходит при передаче изображения из глаза в мозг. Передаются только те элементы изображения, которые изменяются, а все остальные удерживаются памятью.

— Послушайте, друзья, ведь это уже отчасти решение проблемы! Во всяком случае, теперь многое ясно!.. — воскликнул я.

Но Годар и Фрезер также начали что-то кричать, возбуждение было невероятным.

— Постойте, Жак, Рене! — сказал я, когда все немного успокоились. — Ведь если это верно, то теперь мы, очевидно, сможем объяснить очень многие факты. Для меня сейчас ясно, что этот злосчастный газ действовал на зрительную память, ослабляя ее, и именно поэтому наступала частичная слепота. Я, например, видел, как вверх по реке медленно шла весельная лодка, я ее видел все время…

— Потому что она двигалась! — воскликнул Фрезер.

— Но я видел и волны Мааса…

— Потому что был ветер и блики на волнах непрерывно меняли свои очертания!

— Итак, — заключил Годар, — перед нами нервный яд, ослабляющий какой-то раздел «запоминающего устройства» человеческого мозга…

Сразу же перед нами стала задача создания модели. На чем, или, вернее, на ком, проверять новые виды ядов? Совершенно ясно, что опыты, наподобие того, что мы проделали вдвоем с Фрезером, были бы безумием.

С другой стороны, для опытов нам был необходим живой организм с достаточно сложной и высокой организацией.

— Я взял бы собаку, — предложил Годар. — И по расстройству ее рефлексов мы могли бы объективно судить о действии того или иного вещества.

Признаться, что «мы», которое вырвалось из уст капеллана, пришлось мне по душе. И вскоре Годар показал себя таким знающим и неутомимым экспериментатором, что я и Жак привязались к нему всей душой.

Через несколько дней дом огласился дружным лаем десятка собак. Фрезер и Годар сами оборудовали замысловатые клетки во дворе, построили сложные станки, в которых привязывались собаки во время опытов.

Фрезер очень горячо включился в работу. Недюжинный радиотехник — недаром именно Фрезер собирал и ремонтировал передатчики для партизанских соединений в дни Сопротивления, — он теперь целыми днями не расставался с паяльником и радиодеталями. Комната, в которой работал Жак, была наполнена смолисто-сладким запахом канифоли и шеллака. Буквально каждый день создавался какой-нибудь генератор, дававший в динамике то нестерпимый визг, то грозное рокотание. Годар уверял, что они необходимы ему для выработки различных рефлексов.

Я также не сидел без дела — два или три раза съездил в Брюссель, закупил посуду, реактивы, разработал программу исследований…

Каждый вечер мы собирались и обсуждали события дня. Было решено создать целую гамму нервных ядов с последующим опробованием их действия на животных. Мой старенький вытяжной шкаф уже не мог справляться, и пришлось устроить дополнительную тягу.

Сообщения из Льежа были неутешительны. В клинике, правда, оставались теперь только четыре человека, трое уже вернулись домой, но полной уверенности в их выздоровлении у врачей не было. Обретя вновь дар речи, они подробно описали свои переживания, что было сделать тем легче, что их состояние характеризовалось прежде всего скудостью ощущений и провалом памяти. В тот злополучный день они видели, как и мы с Фрезером во время опыта с ампулой, только тонкие очертания движущихся предметов.

Нами были синтезированы десятки веществ. Некоторые вообще не оказывали действия на нервную систему, другие вызывали немедленную смерть морских свинок, на которых мы проводили предварительные испытания.

Мой кабинет был уставлен прозрачными, похожими на аквариумы кубиками-клетками. К ним подводился по шлангам газ, а после окончания опыта подавался чистый воздух. Если газ оказывался не ядовитым, то следующие опыты ставились на собаках.

Огромная, сделанная для наглядности, таблица опробованных нами химических соединений, которую я повесил в своем кабинете, все больше и больше заполнялась. Мне выточили из цветной пластмассы, эбонита и органического стекла модели атомов тех веществ, которые входили в состав молекулы: углерода и водорода, кислорода и брома. Каждый такой «атом» походил на сплющенный шарик, снабженный штырьком или выточкой для соединения. Я часами нанизывал мои «атомы» один на один. Со стороны могло показаться, что я впал в детство и занят какой-то детской игрой-головоломкой.

Постепенно я начал связывать ту или иную особенность получаемого мной газа с определенной группировкой атомов в молекуле. Поиски стали более осмысленными. Теперь, получая тот или иной газ этой группы, я почти с уверенностью мог предсказать его свойства. Мы наконец смогли сразу же исключить сильно токсичные, отравляющие яды — у них оказалась очень характерная группа атомов. Я чувствовал, что решение где-то близко, где-то рядом… Совершенно необходимы были углубленные теоретические поиски, но уходить в теорию не особенно хотелось, нужно было спешить, спешить! Ведь люди всё еще болели!

И вот, как-то, проводя синтез вещества, от которого можно было ожидать нужного нам действия, я вдруг почувствовал внутри моего сознания какой-то странный толчок… Будто я пришел в какое-то новое состояние.

Наконец-то я ясно представил себе, какой должна быть молекула нашего вещества-противоядия, заочно названного нами «мнемонал». Вот она, молекула мнемонала! Но что со мной, я ее вижу! Вот я мысленно пробегаю по двум бензольным кольцам, вот четырехчленное присоединенное кольцо с бромированным «хвостиком» углеводородных атомов. В составе молекулы тридцать пять атомов, и я их вижу… Ну конечно же, только такое соединение может обладать действием, противоположным тому нервному яду, который вызвал заболевание рабочих!

Я стоял перед своей установкой, цветная жидкость переливалась и кипела в ее прозрачных узлах… И вдруг я перестал видеть — моя установка исчезла! Это вовсе не была слепота; напротив, была видна все та же молекула, но теперь мне казалось, что я плаваю внутри ее разросшихся гигантских ветвей, я могу ощупать блестящую поверхность каждого атома… Я только подумал о том, что внешний объем любого атома определяется его электронной оболочкой, — и каждый атом молекулы тотчас же заискрился. Только сейчас я понял все. Газ, который мы искали, получен!