Питер Грю - Письма на чердак [litres]

Как и все детёныши, эти были не страшными и даже по-своему милыми. Их хвосты-змейки не подавали признаков жизни, не шипели, а лежали беспомощными золотыми колечками.

С малышами что-то нужно делать. Кажется, они больны… Им нужна помощь. Я поборола брезгливость и сгребла их в охапку: каждый был не больше кошки. Помощи мы можем ждать только от Хозяина. И тогда я поспешила к нему. Маленькие химеры тихонько мяукали, а их копытца беспомощно болтались в воздухе, когда я бежала по лестнице.

Я остановилась на мгновение возле кабинета Хозяина. Передо мной была священная дверь, за которой он всегда прятался. Вдруг я не вовремя? Но малыши слабы и одиноки. Их родителей срочно нужно найти.

Раз, два, три… Уф! Я с силой пнула дверь: руки были заняты детёнышами. Она приоткрылась, и я протиснулась со своей ношей в кабинет.

Я увидела высокие стрельчатые окна, посередине большой тёмной комнаты – подиум, а на нём – массивную кровать с четырьмя столбами по углам и с пологом, собранным складками, густого зелёного бутылочного цвета.

Мой Волк сидел на ней, сгорбившись, положив кисти рук на колени, и смотрел на меня исподлобья тёмными глазами. Его длинный плащ лежал на ступенях подиума.

А вот рядом со мной оказались призрак, похожий на чумного доктора из учебника истории (он наведывался к Хозяину чаще всего), и настоящий мальчик. Видимо, они собирались уходить, а тут вихрем ворвалась я со своими проблемами.

Меня лихорадило, щёки горели от стыда, и, наверное, глаза страшно блестели невыплаканными слезами.

– Детёныши! – выпалила я. – А химер нет! Что делать?

Хозяин продолжал смотреть на меня. Я ощущала себя униженной, беспомощной и не понимала, почему все такие спокойные. Одна из маленьких химер оттянула мне руку, сползла, и моя ладонь ощущала, как вяло бьётся в хрупкой грудной клетке крошечное сердечко.

Я шмыгнула носом, и слёзы покатились по моим щекам. Я плакала молча. Слёзы просто лились. Когда же всё это закончится?

Мой Волк заговорил тихим голосом:

– Это и есть твои химеры. Ты ухаживала за ними? Нет. Они умирают. Отнеси их обратно. Не мучай. Что за бесполезный СамСвет.

Вот так сказал Хозяин. Чумной доктор и мальчик, похожий на маленького священника, всё так же стояли и разглядывали меня и химер. А я молча ревела. Хозяин, казавшийся уставшим, сидел на величественной кровати.

– Идите уже все. Не мешайте мне, – сказал он и махнул рукой.

И что-то в этот момент во мне сломалось. Мне надоело унижаться, надоело безответно любить, надоели эти косые взгляды мальчишки и призрака. Я резко развернулась и вышла, твёрдо зная, что с химерами всё будет в порядке.

Может, в этом и есть мой талант? Знать, что всё будет хорошо (сомнительный талант). Ещё тогда, в первый день, в карете Мой Волк сказал: «У СамСветов есть таланты». Я пока себя никак не проявила, но сейчас, мне казалось, нащупала свою силу.

Я вернулась к карете, села на землю, положила по обе стороны от себя химер и сердце каждой накрыла ладонью. Потом опустила опухшие, горячие от слёз веки и сидела так до возвращения в Задорожье. Пошёл снег, тихо ложась на мои длинные рыжие волосы и золотистую шёрстку химер.

А потом я исчезла, и химеры остались одни. Но я знала: с ними всё будет хорошо.

В Задорожье, в деревне, я проснулась всё ещё сердитой. Был понедельник, и до субботы у меня осталось пять дней. Пять дней в деревне. Я решила, что отдохну по полной. Отброшу все проблемы. Никаких больше химер, тайных миров и вишнёвоглазых мужчин. Только покой. Я устала.

Интересный кабинет у Хозяина. Спальня? Он собирался спать? Это его работа? Я думала, что призраки бодрствуют, когда у нас в Задорожье ночь. Ведь ночами они гуляют в нашем мире или занимаются своими делами в Тёмном Уголке. Почему же так устал Хозяин? Что он делал и где был?

Джин спросила за завтраком:

– Почему ты не встречаешься со своими деревенскими друзьями? Даже Антона прогнала.

– А ты почему не заведёшь себе друзей? Не даёшь мне минуты побыть одной, – парировала я.

Джин обиженно уткнулась в свои макароны с сыром.

Каждый день нам звонили с «большой земли». Мама набирала на мой сотовый, расспрашивала о нашей жизни и просила передать трубку Джин. С тех пор, как бабушку выписали из больницы, мама заметно повеселела. Алексей звонил Джин и просил передать мне… нет, не трубку, только привет. Бабушка звонила и требовала подробный отчёт о хозяйстве. Подозреваю, что похожий рапорт она получала и от соседки. Интернет в деревне работал ужасно, но пару раз мы умудрились отправить фотографию, где мы со счастливыми лицами трогательно прижались друг к другу, словно сёстры. Слёзы умиления, наверное, стояли в глазах наших родственников, когда они их рассматривали.

В деревне я ленилась и не заплетала волосы Джин, хотя Алексей и выдал мне положенную зарплату няньки. Хорёк бегал диким и растрёпанным.

Начало холодать; хорошо, что мы запаслись тёплой одеждой. Я вспомнила о первом снеге в Тёмном Уголке. Август – он такой переменчивый.

– Почему ты такая грустная? – спросила Джин, проходя мимо меня с корзиной для травы курам.

В свои десять лет она грамотно направляла энергию на работу, а не на пустую беготню, трудилась в удовольствие и с энтузиазмом. В десять лет неделя в деревне – это игра. А для меня – отдых и возможность собрать разбежавшиеся мысли.

– Что-то случилось? – пристал ко мне Хорёк.

Я лениво отмахнулась от него.

Вечером Джин подошла к моей кровати и протянула мне свой замусоленный ловец снов.

– Для спокойных снов.

В Тёмный Уголок я вернулась только в городе и тогда-то и познакомилась с мальчиком, у которого в замке Моего Волка жила невеста. С Германом.

Здравствуй, Бархата.

Мне кажется, что с братом мы различались, как чёрное и белое.

Я боялась всего на свете. Гном же вприпрыжку бежал в неизвестное, лазил по деревьям, не раздумывая плюхался в реку. Я растягивала сладости надолго, храня остатки под подушкой, – Гном объедался сразу, покрываясь пятнами аллергии. Я берегла свои игрушки, иногда неделями не доставая подаренную куклу из коробки, а только любуясь ею, – Гном нападал на свой подарок сразу, и иногда новая машинка не доживала и до вечера.

Но в одном мы были похожи: мы оба считали сентябрь худшим месяцем в году. Школа и сбор урожая. Всё в одно время. А ещё холод и сырость. В летней кухне больше нечего делать без обогревателя и свитера, а в доме по утрам начинали топить печи. И только с хрустом дров, пожираемых огнём, в комнаты приходил уют.

Чердачное лето закончилось: брать наверх обогреватель строго запрещалось.