Мила Нокс - Война на восходе

Охотники.

Настигли его.

Теодор принялся мерить шагами землю перед часовней, поглядывая на грустного коня. Значит, скоро они будут в городе. А ему придется подождать, чтобы невзначай не столкнуться.

Теодор поужинали, лишь когда совсем смерклось, решился.

До Албы-Юлии он добрался на исходе ночи. Город раскинулся на равнине, и лишь там, за окраиной, виднелись далекие нагорья — их силуэт едва чернел на фоне блеклого неба. Теодор промчался через город, судорожно соображая, где сейчас могут быть Охотники. Оглядывался, искал глазами, прислушивался. Город еще дремал, но скоро проснется — через пару часов первые ранние птахи откроют окна для нового дня…

Теодор не станет терять еще одну ночь.

Все должно решиться сегодня.

Теодор достиг центра города и остановился среди деревьев — тут, на подъезде к холму, раскинулся дикий парк, все заросло кущами. По городу расползался предрассветный туман: белесая дымка стелилась над землей между старинными домишками, кралась по площадям, и между деревьев тоже клубились перламутровые завитки. Тео поежился, замедлил ход. В сгущающемся тумане топот копыт звучал напряженней, хоть и быстро глохнул. Он привязал лошадь к стволу, про себя молясь, чтобы рядом ненароком не оказались конокрады-цыгане, и принялся за дело.

Вынул из походного мешка отрезок бечевки. Распустил длинные волосы, заплел их в плотную косу, перевязал веревкой и упрятал под плащ, а ворот поднял — теперь со стороны и не догадаешься, что у него длинные волосы. Затем вытащил жестяную кружку, зачерпнул горсть земли и бросил внутрь, плеснул воды. Размешав массу, принялся обмазывать лицо грязью, старательно втирая комья в шрам, чтобы скрыть главную примету. Он также втирал грязь в волосы, лоб, шею, обляпал липкими комьями одежду, а под конец вымазал руки: кусочки земли тут же забились под отросшие ногти. Вид у Тео теперь был, конечно, ужасный. Но не настолько, насколько должен быть. Раскрыв пошире мешок, Тео вынул нечто тяжелое, обмотанное тканью. Внутри свертка оказалась тушка кролика. Тео выхватил нож, вспорол кролику брюхо и, нацедив в ту же кружку крови, глубоко вдохнул.

— Давай же.

И, собравшись с духом, плеснул кровавую жижу себе в лицо. Остатки вытряхнул на макушку, и липкие струйки крови затекли за шиворот. Ничего, зато теперь точь-в-точь один из нелюдимцев, что прятались по подвалам и погребам. У них, правда, вид еще хуже: на одежде не только свежие, но и застарелые пятна крови, ноги босые и замызганные, зубы — желтые, с кусочками чего-то темного, застрявшего между клыков.

Но Тео уповал на то, что во мраке не очень-то разберут. А даже если и заподозрят, у него есть главный аргумент. Его тень.

Спрятав мешок и попрощавшись с конем — тот так и шарахнулся, учуяв запах крови от руки Тео, — он прокрался к возвышению. Там, среди темных стволов, слегка замутненных пеленой тумана, виднелись высокие стены. Выложенные из обожженного красного кирпича, в свете красной кометы они казались багровыми. Стены были могучие, несколько метров высотой.

Теодор вытянул шею, приглядываясь: по ту сторону виднелись крыши зданий, а чуть дальше стояло длинное строение, на вершине которого мерцал крест. Колокольня.

Сердце Теодора зарысило, понеслось вскачь. Вот она. Церковь, выстроенная в сердце звезды, крепости Алба-Юлия. Засев среди зарослей, Теодор судорожно соображал. Стены высокие и гладкие, не забраться. Чуть поодаль в полумраке белел арочный вход в крепость. Луна уже зашла, потемнело, и в рассветных сумерках Теодор осмотрел дорожку. Арка пуста. На страже — никого, лишь деревья бросают тени на тускло мерцающую тропу.

Тео выскочил из укрытия и перебежками, скользя в тенях, так, как он научился за долгие годы бродяжничества по Извору, двинулся к арке. Что откроется по ту сторону? Тео видел часть мостовой за аркой, уводящей вверх, видимо, через площадь к церкви.

Тео подскочил к каменным вратам и запнулся.

В лицо дохнуло мертвящим ветром. Дуновение шевельнуло волоски на голове, и ноги тут же подогнулись от нахлынувшего ужаса. Впереди, в полумраке выросли две высокие темные фигуры.

Тени…

Тео стоял и ждал, когда они подберутся ближе: ничего больше он сделать не мог. Холод разливался внутри, сердце оцепенело от леденящей ненависти, которой дышали тени, и сопротивляться этому ужасу было невозможно.

Тени поползли быстрее, и Тео вскричал:

— Погодите! Я… я пришел служить вам. Пришел служить Йонве!

Его неуверенный вскрик затерялся следи туманного полумрака. На миг в голове Тео мелькнула мысль: хуже этой идеи он не мог придумать! Все пропало…

Сзади раздался хриплый, надломленный голос:

— Кто ты?

Дрожа всем телом, Теодор обернулся.

Перед ним маячили две темные, ужасные фигуры — в полумраке блестели жадные глаза, дыхание вырывалось из впалых грудных клеток с хрипом и зловонием. Один стригой, повыше, с рассеченной наискось щекой, рывком приблизил свое лицо к лицу Тео, и парень отшатнулся.

«Давай, Ливиану!» — рявкнул про себя Теодор. И позволил себе отдаться тем чувствам, что сдерживал так долго. Они нахлынули. Разом. Перед глазами плясало высокое пламя, лижущее полуночное небо. Он слышал крики: «Тварь! Нечеловек! Стой передо мной на коленях, мразь!», вопли обезумевшей птицы, звон стекла, стон матери, которую Тео несет на руках, визг и рявканье нелюдимцев, ожесточенный ледяной вой теней во время бойни под Брашовом, причитания Дана, сжимающего культю, его голос: «Тут нелюдимцы меня схватили, вытянули руку на камень, и этот Белый…»

Ненависть всколыхнулась жаркой, душащей, могучей волной. Ароматы и звуки стихли, будто кто прикрутил. На миг глаза застлал туман — но не белесый, а черный. Все заволокло серой пеленой, сквозь которую Тео едва видел блеск страждущих глаз нелюдимцев. Мир заволокла пелена из тишины, Тео слышал лишь собственное хриплое дыхание и бешеный бег крови. И — далеко за спиной — легкую поступь своей тени.

Она откликнулась.

— Я пришел, — прохрипел он низким, гулким голосом, — служить Йонве.

Нелюдимцы шагнули к нему: плотную черную пелену прорвал хрип из их глоток, в нос ударил тлетворный запах, но Теодор уже отдался тем чувствам, которые сделали его нелюдимцем.

— Что за паскуда такая, а? А ну глянь на него, Жила.

Второй, пониже, с когда-то рыжими волосами — сейчас же макушка облезла и блестела как яйцо, а оставшиеся патлы сбились в колтуны и болтались перед лицом — сунулся мордой к Тео и звучно втянул воздух ноздрями.

— Аррр, — проскрежетал Жила. — Паскуденький какой-то, что ни говори. Пахнет-то слышь как? Кролика жрал, что ль, а, крысеныш-ш-ш?

— Ну жрал! — рявкнул Тео в ответ.

— Аррр! — заклекотал стригой, расширив ноздри и щелкая зубами. — Сожрать, что ли, Косой, а? Жрать-то хочетс-с-ся. Очень хочетс-с-я, с ночи на посту. Никакой человечины уже какой день, а?