Мила Нокс - Война на восходе

— Я влюбился в нежительницу, Теодор Ливиану. Ту, кого поклялся ненавидеть. Можешь себе представить?

— Послушай… я пришел для того, чтобы… там… Охотники… они…

— Нет, это ты меня послушай, — перебил Фармер. — Послушай внимательно, ведь ты пришел сюда, чтобы открыть дверь. Так? О, да, там, за дверью — она. Любовь. Ты ее увидишь, только переступишь порог.

Почему-то в этих словах Теодору почудилась то ли угроза, то ли загадка.

— Но я думаю, тебе не понравится та правда, которая тебе откроется.

— Что за правда?

Фредерик чуть улыбнулся.

— Ты жестоко поплатишься за то, что открыл Алтарь. За то, что это ты. Нелюдимец. Посмотри на себя. — Фредерик кивнул на грязные руки Тео. — Весь в грязи и крови.

— Там война! — прорычал Теодор. — Неужели ты не понимаешь? Мои друзья гибнут! Мы должны открыть Алтарь прямо сейчас! Отойди с дороги и дай пройти.

Теодор рванулся вперед и обогнул назойливого юношу.

— Тео… — донеслось в спину. — Правда не всегда прекрасна.

— О чем ты?

— Я не желаю тебе зла. Просто ответь мне на один вопрос. На что ты готов, чтобы выпустить в мир Любовь?

— На все.

Фармер сощурил глаз.

— Тогда будь готов: бремя Последнего Возлюбленного тяжело. Любовь даст тебе оружие, чтобы победить нелюдимцев. Но им может владеть лишь тот, чье сердце чисто. Если же оружие использует некто, подобный тебе — тот, кто балансирует на грани добра и зла, — это причинит ему боль. Десяток шагов к Алтарю покажутся тебе вечностью. Пыткой. — Фредерик понизил голос и зашептал: — Каждый шаг будет вырывать у тебя крик. Ты не сможешь ни дышать, не смотреть, ни думать — страшная, ужасающая боль пронзит те места в душе, которые и так болят. А у таких, как ты, они болят сильнее, чем у других. Эта боль, Теодор, может свести тебя с ума. Может даже убить.

Волна дрожи прокатилась по телу Теодора. Он вспомнил гробницы игроков, лежащие там каменные изваяния, костницу. « Неужели вы были столь наивны, что думали, будто Любовь сродни херувиму, который прилетает, рассыпая лепестки роз ».

Ужас обуял его, прокатившись ледяной волной по венам, но, полный решимости, Теодор сжал кулаки.

— Хорошо.

— До встречи, Теодор Ливиану. Или же… прощай.

Фредерик Фармер отвернулся, напевая что-то под нос. Теодор дрожащими пальцами взялся за ручку. Потянул на себя и вошел.

Перед ним были ступени.

Он пересчитал.

Десять.

И там, наверху, на постаменте блестело что-то овальное.

Теодор тяжело вдохнул, поднял ногу, опустил ее на ступень и… в тот же миг взвыл от боли. Шрам на лице обдали огнем, будто кто вновь приложил раскаленные полосы. В голове раздались крики, ругань. Боль прокатилась по телу Теодора пылающей волной, он зашатался под напором, но выстоял.

«Вот о чем говорил Фармер! — Он скрипнул зубами. — Вот какова плата…»

И он, стиснув кулаки, сделал второй шаг.

Другую щеку пронзила боль, будто кто хлестнул плетью. Тео вскрикнул и поднял руку — на лице оказалась рана, которой прежде не было. Каждый шаг оставлял на его теле глубокий порез, вырывал дикий крик. Тео поднимался, тяжело дыша и думая лишь об одном: еще чуть-чуть. Ведь Кобзарь сказал правду: он не чудовище. Значит, его не сможет убить испытание. Он выстоит!

— Я не монстр, — твердил Теодор, делая пятый шаг. — Не монстр.

Шестая ступень. Воспоминания о Севере. Вновь — крик, Тео сгибается пополам. Живот будто хлестнули огнем, и слезы брызнули из его глаз. Еще шаг. Седьмой. Отец.

«Я по-прежнему человек».

Восьмой. Кажется, что над ступенями носится невидимый огненный хлыст — кто-то незримый ударяет по телу плетью, оставляя длинные рваные раны.

Но Теодор идет дальше.

Девятый. Герман и Иляна.

На этот раз полоснуло по ногам, и Теодор с воплем повалился на ступени, упершись ладонями в пол. Осталось чуть-чуть. Совсем чуть-чуть. Подняв глаза, залитые слезами, он устремил взгляд на алтарь. Овал сверкает, блестит, слепит. Тео сделал еще один шаг и с криком схватился за ладонь: линия жизни разошлась, из руки на ступени хлынула кровь.

Наконец он достиг Алтаря и повалился на него, опершись на овал, уставился внутрь. Перед ним появилось ужасное лицо: черное и темное, в обрамлении длинных волос. И по этому лицу, иссеченному порезами, текла кровь.

Тео какое-то время смотрел на свое отражение, пытаясь отдышаться.

— Ну же… — прошептал он.

Он позвал ее. Значит, в первой гробнице был Червовый Валет. Во второй — Червовая Дама. В Третьей — Червовый Король, оказавшийся Джокером. А теперь появится Червовый Туз.

— Ну же!

Теодор позвал, как тогда, возле могил. Нет ответа. Теодор забеспокоился. И вдруг, подняв голову, увидел надпись. Буквы бежали слева направо, изгибаясь по серебряной раме:

Когда оторопевший Теодор закончил шевелить губами, послышалась музыка. Он ошарашенно огляделся: откуда? Чудесные, чистые, будто лучи рассвета, звуки доносились…

Из него самого.

Из сердца.

Теодор распахнул плащ и коснулся окровавленного свитера: сквозь грудную клетку струилась мелодия. Прекрасная, ясная и божественная, такой Тео ни разу за всю свою жизнь не слыхал. От щемящих душу звуков все горести, боль и печали растворились. Тео будто в первый раз взглянул на мир и с удивлением остановил взгляд на сверкающем ободке зеркала: как же прекрасен этот серебряный перелив…

Музыка усилилась, всплески звуков ударяли по грудной клетке изнутри, и Теодор ни о чем другом не думал, как только о том, чтобы слушать эту прекрасную музыку еще, еще и еще, впитывать ее каждой клеточкой тела. Пусть музыка звучит, льется, струится через его душу и дальше — в мир. Ничего важнее этого нет и не было. Теодору казалось, он никогда прежде не жил. Только сейчас, буквально секунду назад, появился на свет.

Он впервые видел.

Мир, в котором он прежде жил, вовсе не мрачный и серый. Он велик. Прекрасен. Вечен. И душу Теодора охватило всеобъемлющее, сладостное, щемящее чувство любви.

И если бы мог, он бы заплакал.

Оттого, что никогда прежде не понимал.

Он живет сейчас. Здесь. И будет жить. В этом мире, его мире, среди прекрасных людей — Санды, Вика, Шнырялы, Охотников… Людей, которых он так любит, и которые любят его.

И это — счастье.

Вокруг все сияло и светилось, звуки его собственного сердца озаряли путь.

И Теодор понял. Будто по подсказке.

Он выхватил флуер и приложил его к губам. Мелодия всплеснула так громко, что стены сотряслись, и все вокруг огласила ликующая музыка любви.

Теодор ринулся обратно по ступеням, грохоча тяжелыми сапогами. Выскочил из двери. Фредерик уже исчез, и тогда Тео помчался вверх — быстрее, быстрее, пока мелодия не угасла! И когда Тео выбежал в проход между скамьями, стены церкви загудели от громогласного пения флуера. Порыв мелодии, подобно удару бури, грянул в двери и распахнул их — и Теодор выскочил на улицу.