Мила Нокс - Война на восходе

Бой еще продолжался: оказалось, Теодор провел в подземелье всего пару минут. Но друзей-Охотников оставалось уже столько, что Теодор мог пересчитать их по пальцам. Он ринулся вперед, но обо что-то споткнулся и на миг оторвал губы от флуера.

На ступенях церкви лежал, раскинув руки, Александру Вангели. Белое лицо застыло, пустые глаза уставились в небо. Теодор ошеломленно уставился на мертвого отца. Теперь, когда музыка стихла, в уши ворвались звуки боя: рев и крики нелюдимцев, предсмертные вопли, лязг стали. На миг любовь отступила.

Вангели погиб.

Невдалеке сражался Змеевик, но что он мог сделать, когда его Названый был мертв? Чуть поодаль на земле лежало тело в серой шкуре, рассыпав по мостовой рыжие волосы. Шныряла?

Тео поднял онемевшие руки и, превозмогая дикую боль, приник к флуеру.

Музыка грянула вновь. Еще громче, чем прежде. И это была другая любовь. Грозная, могучая, она шла из тех глубин сердца, где Теодор скорбел о тех, кого любил. Но, даже потеряв дорогих ему людей, он не перестал их любить.

Вот о чем говорил Кобзарь.

«Думаешь, любовь заканчивается по ту сторону гробовой доски? Нет, мой мальчик».

Нелюдимцы застыли. Бой прекратился, все слушали великую песню. Над крышами цитадели скользнул красный свет — вдалеке, над горизонтом, вставало солнце.

Теодор бросился вперед, издал мощную трель, послав ее в нелюдимцев, — и когда музыка, будто порыв ветра, долетела до них, стригои повалились на землю, визжа и корчась от ужаса.

Мелодия флуера действовала на нелюдимцев сильнее рога Охотников, и даже тени пытались отползти, но не могли: что-то удерживало их, заставив распластаться на земле, и их сгустки постепенно светлели и понемногу развеивались.

Ударив по одной группе нелюдимцев, Тео ринулся на вторую. Охотники, увидев, что стригои попадали ниц, с криками набросились на врагов и принялись разить их — а те даже и не сопротивлялись. Оставшиеся Охотники, меньше половины отряда, вскинули мечи и с ликованием продолжали бой, почувствовав перевес сил на своей стороне. А Теодор на подгибающихся ногах пошел вперед, и там, куда долетала его живительная песнь, застывшие твари падали под мечами Охотников.

Тео чувствовал, что его тень тоже ослабела. Каждый всплеск мелодии отзывался в теле болью, раны продолжали раскрываться, будто невидимый хлыст линчевал его, и теперь он понял почему. Ведь Тео — один из нелюдимцев.

Но Теодор знал: быть может, он сам и нелюдимец.

Но Кристиан в нем — нет.

Кристиан, мальчик, которого Теодор воскресил в себе, продолжал играть.

Комета яростно полыхала, уставив багровое око на площадь, но над горизонтом уже разливал багрянец рассвет. «Скоро, уже скоро взойдет солнце, — говорил себе Теодор. — Еще чуть-чуть. Совсем чуть-чуть. Потерпи». И он просил себя не останавливаться, продолжая сметать ветром музыки чудовищ на своем пути. От каждой трели по телу прокатывалась волна нестерпимой, жгучей боли, но он все играл. Если Тео остановится, мелодия стихнет. Он — последняя надежда Охотников, а их так мало. Они сами не справятся.

Нужно помочь истребить нелюдимцев.

Тео играл из последних сил. Ему казалось, важнее ничего нет: только доиграть мелодию, потому что в конце что-то случится…

Вдруг его словно ударили под дых, и он согнулся пополам, а потом осел на землю подобно одному из стригоев. По лбу текла кровь, красная пелена застилала глаза, и он едва видел, что творится на площади.

Еще чуть-чуть.

Совсем немного.

«Давай, ну пожалуйста… Ради них».

Он вспомнил мертвое тело отца. Фигурку с рыжими волосами, распластавшуюся на мостовой.

Оторвался от флуера, хлебнул воздуха, снова поднажал.

Все, почти все!

Охотники ринулись на последнюю кучку нелюдимцев, разя их мечами, и вдруг…

Позади нелюдимцев завертелся вихрь, разбрасывая тварей в стороны. Охотники отпрянули, и когда смерч рассеялся, оттуда вывалился — Теодор даже на миг перестал играть — сам Волшебный Кобзарь! Взъерошенный Глашатай Смерти держал в руке свой любимый инструмент. Заметив Тео, он кинулся ему навстречу.

— Продолжай! — кричал он. — Продолжай!

И Теодор продолжил. Сидя на мостовой, он выпустил трель, и Охотники разделались с остатками нелюдимцев.

Кобзарь же прыгнул прямо в поток музыки Тео…

Дзинь!

Струны на кобзе лопнули и с подвыванием разлетелись в стороны. В тот же миг Кобзарь застыл, будто налетел на невидимую стену, поднял голову к небу и, раскинув руки в стороны, долго, протяжно закричал.

Теодор с ужасом слушал этот вопль, полный боли: казалось, музыканта пронзили копьем в самую грудь. Кобза выпала из его ослабевших пальцев и с жалобным стуком упала на землю, а сам музыкант согнулся пополам и схватился рукой за сердце. По его белым щекам струились слезы, хотя Теодор прекрасно знал, что Кобзарь плакать не может. Музыкант стонал и рыдал, захлебываясь от боли, терзал пуговицу-сердце, которую пришил к тому месту на груди, где должно было быть его собственное.

— Больно… — захлебывался он. — Мне больно… Больно…

Тео, не в силах больше играть, уперся руками в мостовую, пытаясь дышать, но боль пронзала легкие.

Повисла блаженная тишина.

Над домами ударили золотые лучи.

На земле черными кучами лежали тела нелюдимцев и мертвые Охотники. Оставшиеся в живых смотрели на две фигуры в центре площади: Кобзарь рыдал, а перед ним на коленях сидел мертвенно-бледный Теодор.

Перед глазами Тео все поплыло. Воздуха не хватало. Слабость. Ужасная слабость. Площадь заволок туман, и Теодор лишь слышал, как к нему кто-то идет, стуча каблуками. Вот он склонился, что-то бормочет. Множество бирюлек бренчат и тренькают над головой…

— Тео… — шептал Кобзарь. — Тео Ливиану…

Тео поднял лицо и приоткрыл веки: над ним горели широко распахнутые глаза — голубой и зеленый. Лицо Кобзаря подергивалось от судорог, он прерывисто, с хрипом дышал. И слезы, будто капли горячего дождя, капали на окровавленное лицо Тео.

Кобзарь присел, провел ладонью по плечу Тео, уронив голову ему на грудь, зарыдал.

— Прости меня, Тео… Прости меня… Прости…

Тео Ливиану открыл глаза.

Он стоял посреди круглого огромного зала. Казалось, зал бесконечен: на черных стенах мерцали звездочками светильники, пол отражался в потолке, а потолок — в полу, и Теодору вновь почудилось, что он оказался в центре Вселенной.

Падает в полночь.

И сразу понял.

Он умер.

И стоит в Тронном Зале самой Смерти.