Лене Каабербол - Опасное наследство

Я проснулся, когда настал тот долгий холодный час, что длится с первого луча, показавшегося на небе, до тех пор, когда солнце встает по-настоящему. Я так радовался, что бодрствую, и так боялся снова заснуть, что охотней всего тут же оседлал бы Кречета.

Но Каллан спал по-прежнему, а лошади тоже стояли с поникнувшими головами и дремали. Я сел, прислонившись спиной к одной из берез, в ожидании, когда они проснутся, и пытаясь забыть рыб и глаза Дины. И матушку. Более всего пытался я не думать о ней и о том, какой у нее будет вид, когда она услышит то, что мы ей расскажем.

Мы добрались в Баур-Кенси чуть позднее полудня.

Так непривычно было скакать верхом, переваливая вершину холма, и видеть там наш дом, такой маленький и будничный. Само собой, он особо не изменился за ту неделю, что я отсутствовал. Одна-ко изменился я. У меня появилось какое-то странное ощущение того… того, что я здесь больше не живу. Что я не принадлежу больше к этому дому. И это заставило меня испытывать такое теплое чувство к каждой глупой курице там внизу, к каждому ряду капусты в огороде, к каждому комку торфа, положенному прошлой осенью на крышу.

Мама сидела на чурбане у дровяного сарая в сиянии предполуденного солнца. Я подумал: значит, она успела окрепнуть. А силы ей понадобятся.

Завидев нас, она помахала рукой. А потом резко поднялась. Она увидела Серого и увидела пустое седло. Она не произнесла ни единого слова, пока мы не въехали прямо во двор дома.

– Где Дина? – тут же спросила она.

Во рту у меня пересохло, и я не мог вымолвить ни слова. Сначала этого не мог сделать и Каллан. Но она положила руку на его колено и заставила встретить ее взгляд.

– Где Дина? – повторила она, а голос и глаза были столь беспощадны, что выдержать это не смог бы никто.

И Каллану пришлось слово за словом рассказать ей обо всем, что случилось.

– Мы… мы не нашли тело, Мадама! – хрипло закончил он свой рассказ. – Да и следа какого ни на есть… какого-нибудь живого ребенка – тоже.

Она отпустила его взгляд. Он, сидя верхом на коне, сжался так, будто она что-то сломала в нем. Мама же, резко повернувшись, пошла в дом.

Я услышал голос Розы, а затем голос матери, отвечавшей ей. А потом из дома выбежала Роза. Она летела ко мне, словно стрела к мишени. А вернее сказать, стрела, пущенная в оленя.

– Ты… ты!.. – Она ударила меня по ноге так сильно, что Кречет испуганно отскочил в сторону от звука удара. – Скотина ты этакая! Этакий большой идиот! Как мог ты это сделать!

Ее светлые косы от ярости так и плясали, а на щеках выступили багровые пятна.

– Малец не виновен, – заступился за меня Кал-лан и соскочил с седла Гнедого. – Думаешь, ему не тяжко?

– Нечего было тайком удирать из дому, – прошипела Роза. – Мог бы остаться дома и заботиться о матери, о Мелли и о Дине. Тогда бы этого не случилось!

Какое-то жгучее чувство – смесь ярости и стыда – охватило меня.

– Заботься о себе! – выкрикнул я в ответ. – Или о своей собственной семье! Где она у тебя?

Сказано было зло, так как Роза, как ни крути, сбежала из дома. Чтобы спастись от Дракана – это да, но также чтобы спастись от своего взрослого сводного брата, избивавшего ее. Мать Розы по-прежнему жила в Дунарке и не ответила ни на одно из тех посланий, что мы помогли написать Розе.

– Я, по крайней мере, никого не утопила! – воскликнула со слезами на глазах Роза.

– Я тоже не сделал этого! – ответил я, почувствовав скорее усталость, нежели злобу.

Я соскочил с Кречета и, не глядя ни на Каллана, ни на Розу, повел его на конюшню.

Я очень долго оставался в полутьме конюшни. Еще долго после того, как расседлал Кречета и позаботился о воде и корме для него. Еще долго после того, как я насухо вытер его потную шею пучком соломы, вычистил его щеткой и обиходил копыта. Я вспомнил Дину, которая вечно околачивалась у лошадей, когда отчего-то печалилась. А потом я и сам опечалился оттого, что не могу выдержать даже мысли о том, чтобы заглянуть кому-нибудь другому в глаза. Что сказала бы обо всем этом Мелли? Ей всего пять лет от роду… понимает ли она вообще, что значит, если кто-то мертв.

В конце концов дверь конюшни отворилась. Я думал, что это матушка, но нет… То была Роза.

– Давин, – нерешительно спросила она, – ты не пойдешь в дом?

– Зачем? – спросил я, разозлившись снова. – Ведь все это – моя вина.

– Нет, я так не думала, – сказала она. – Это было только… Я испугалась и пришла в такую ярость и была в таком горе сразу…

Она положила свою ладонь на мою руку, положила крайне осторожно, словно боясь, что я ударю ее.

– Ты не придешь? Мать спрашивала о тебе. Я кивнул:

– Ладно, приду. Через некоторое время.

То был убийственно долгий день. Злой день. На самом деле еще хуже, чем те дни, когда мы в отчаянии все искали и искали и ничего не находили. День стал хуже оттого, что нам нечего было делать. Вечером того дня Роза развела огонь в очаге, хотя, вообще-то, особо холодно не было.

Матушка, совершенно изможденная, сидела с Мелли на коленях. Все были немногословны. И почувствовали облегчение, когда настало время ложиться спать, несмотря на то что я, к примеру, боялся ожидавших меня снов.

В нашем новом доме мне досталась маленькая каморка, отделенная стеной от большой горницы. Это и в самом деле была каморка: без двери, прикрытая только занавесом. Но там как раз хватало места для узкой кровати, комода и нескольких крючков для одежды, и мне больше не нужно было делить спальную нишу с Диной и Мелли.

Мелли! Как хорошо, что с нами была ныне Роза и бедняжке Мелли не нужно было спать одной. Весь этот вечер глазки ее были такими большими и такими робкими. Она не издала ни звука, даже не спросила о Дине.

Кто знает, о чем она думала.

Должно быть, я немного поспал, но снов не вспомню. Я проснулся от странных, незнакомых и очень слабых звуков. Хотя сразу понял, что это такое.

Моя мать плакала…

Я резко поднялся и сел в постели. Мне было видно, что в горнице зажжен свет. Я отодвинул в сторону одеяла и быстро натянул штаны.

Она по-прежнему сидела на стуле возле очага. Слабые отсветы огня от тлеющих угольев блуждали по ее серому холщовому платью да и кое-где еще – на чем-то темно-зеленом…

Она сидела, прижав к себе зеленый шерстяной плащ Дины.

– Матушка!..

Подняв голову, она поглядела на меня, не пытаясь скрыть слезы. Я отвел глаза.

– Давин! Подойди и сядь!

Когда я был моложе, я обычно сиживал у ее ног, прислоняясь к ее коленям. Теперь я не мог заставить себя сделать это. Вместо того чтобы сесть на пол, я уселся на скамью.

– Странно, – тихо сказала мама. – Я слышала ее голос несколько дней тому назад. А я… Я отослала ее прочь. То, что она делала, было опасно для живых, поэтому я отослала ее прочь! Не дала себе времени прислушаться к ней. Если б я только прислушалась… Тогда мы, быть может, знали бы, где она была.