Алексей Гедеонов - Случайному гостю

— Я же говорила, говорила, но тебе лишь бы спорить, — повторяет бабушка. — То кто-то сильный, надто моцный, не стоило и смотреть на него.

— Надо знать опасность в лицо! — безответственно заявляю я и тянусь к последней карте на серой скатерти. — У меня теперь колокол в голове! Звон!

Бабушка, посмурнев лицом, от души лупит меня по руке.

— Перед всем, опасность не должна видеть тебя!

Она встает и, нагнувшись, с немалым кряхтением собирает карты с пола. Заметно, что на лицевую их сторону она старается не смотреть. Пользуясь моментом, я переворачиваю оставшуюся на столе карту — на бескрайнем поле все ветра мира качают высокие ковыли, огненно-рыжая лиса, подняв лукавую чёрную морду к тёмной фигуре на нетерпеливом коне, что-то явно объясняет ей, помогая себе эффектно выточенным хвостом. Появившаяся внезапно, словно кобра из корзинки, бабушка рявкает:

— Цо то за глупство?! Кому сказала не займай? — и отбирает у меня мелькнувшую прощальным всполохом лисицу. Из-под стола доносится шипение, короткий удушенный вскрик, словно кому-то вздумалось кричать шёпотом, и вылазит Вакса, в зубах у неё карта. На карте нарисована змея, несколько конвульсивно пытающаяся уползти за границы рисунка, на спине у змеи отчётливо видны следы когтей.

— Моя урода [24] моя красота … — сиропным голосом говорит бабушка Ваксе, кошка одобрительно муркает.

Вбрасывая, принесенную кошкой бланку в мешочек, бабушка говорит тихо и устало:

— Того только было мало… Спать, Лесик, спать. Будет перевтома [25] переутомление .

— И инфлюэнция, — добавляю я. — С катаром.

Мы закрываем на ночь окна во всей квартире, между рамами бабушка ставит маленькое блюдце с коричневым сахаром и синий фужер с солью. «Жебы не змерзлись окна».

Оставив на ночь форточку в кухне, бабушка подходит ко мне вплотную и, подталкивая в сторону комнаты, вполголоса проговаривается:

— Так ты ничего не помнишь?

— Только колокол и реку, — отвечаю я, думая о венке в стремительных тёмных водах. Бабушка смотрит на меня и задумчиво произносит:

— Мала сенс знать. Придут. Но так скоро? Ты видел знаки?

— Знаки? — подхватываю я.

— Но давай повторим ещё по три раза, — невесело улыбается бабушка. — Так любишь загадывать желания. Три — то цифра магична.

— Уже не очень, — всхлипываю я. — Отгадки страх… и цифры эти.

Она вздыхает.

— Такое… Но не плачь. То… с пола, и карты — только начало. Овшим [26] в общем встретим Рождество, а там посмотрим — какие будут гости. На чём приедут…

— Вы, бабушка, что-то скрываете. Зачем? — возмущаюсь я, глядя на светлый прямоугольник окна в тёмной кухне и хищный Ваксин силуэт среди лимонной мяты на его фоне. — Скажите прямо — к нам идёт тот Вса…?

— Цихо!!! — очень громко говорит бабушка и почему-то оглядывается — где-то в глубинах квартиры тихонько звякает стекло.

— Слова, Лесик, имеют силу, также, — говорит она. — Также. И очень большую, допреж сказать — подумай. И овшим — думай, мысли. За чем албо за кем… Прямо…

Бабушка отступает, повернувшись к комодику под телевизором, начинает выдвигать ящики, шурша и грохоча их содержимым. В этом комодике у нас инструменты. Похлопав «шуфлядками», бабушка вновь подходит ко мне и надевает мне на шею что-то холодное, я дотрагиваюсь до металла — цепочка, похожая на дверную.

— То только на ночь, — извиняющимся тоном говорит бабушка. — Только на ночь.

«Цепи, — думаю я, — холодное железо. Ничто так не сдерживает магию».

Во дворе гаснет окно за окном, наша кухня тонет в плотном зимнем сумраке. За чёрными рамами в обложных тучах гаснут звёзды. Беспросветно.

— Чего стоит бояться прежде всего? — спрашиваю я, стоя лицом к темноте. Голосом бабушки темнота отвечает:

— Ночи, что идёт…

— Той, что гарцевала в бланках? — шёпотом говорю я, снова вспомнив тень от чёрной треуголки.

— Той, что идёт за днём, — отвечает бабушка. — Даже за тёмным.

Она снова вздыхает, эхом отзываются их вздохи по всей квартире.

— Но не будь смутный, — говорит бабушка. — Спать…

Слышно, как гулко спрыгивает с подоконника Вакса.

23 декабря,

четвертое воскресенье Адвента.

В этот день в венке зажигают первые три свечи и присоединяют последнюю — Ангельскую. Она означает последнее пришествие Спасителя во славе со всеми Ангелами, чтобы взять всех истинно верующих с собой на небеса…

Бабушка разбудила меня хладнокровно — включив радио на полную громкость. «Пионерская зорька!!!» — вскрикнул приемник тужась радостью. Запели горны… сон бежал.

В календаре Адвента [27] Что-то вроде ящичка с дверками, подписанных числами с 1 до 24 декабря. этот день отмечен шоколадным зайцем и пакетиками польского фруктового чая.

Еще маленькая записочка на коричневой бумаге — написанная по-немецки, каким-то корявым почерком.

«Nicht die Hoffnung verlieren. Der Fuchs zieht sich zurück».

Записочку я сую в карман — переведу позже.

За окнами пасмурно, туман, порывается идти снег, но оборачивается мелким дождем; слышно, как где-то в городе звенят трамваи. Во внутреннем дворе кто-то выбивает ковёр.

Завтракаем мы с бабушкой в весёлом настроении, ничто не напоминает о сумерках и помрачении.

Снова медный кофейник на плите, кофе со сливками в больших чашках, тушёная рыба с картошкой и салат из свеклы, от которого рот становится «вампирским». После того как посуда вымыта, бабушка неожиданно торопливо говорит:

— Надо нам на Целную. Собирайся.

Меня всегда поражает бабушкина скорость в сборах. Тогда как я неторопливо натягиваю брюки, майку, свитер и шныряю под кроватью в поисках вечного эмигранта — второго носка, бабушка, полностью одетая, с сумкой через плечо, гулко топает по квартире, открывая везде форточки.

Носок приносит Вакса. В зубах. На морде у нее написано отвращение.

Цепочку я оставляю на столе около кровати.

Одетый и обутый, я выкатываюсь на балкон, галереей опоясывающий внутренний двор. Щелкает «ангельским» замком дверь за спиною.

Декабрь, мокрый снег, дождь — в общем, неуютно и мерзко. За окном, в зарослях лимонной мяты и чебреца, сидит Вакса, в ее взгляде читается торжество над мелкими людишками, вынужденно носящимися в такую погоду по гадким улицам — тогда как кошки сидят в дому, где сухо.