Алексей Гедеонов - Случайному гостю

Бабушка цепко ухватывает меня за локоть, и мы отправляемся в путь. Гулкие удары по ковру служат нам прощальным приветом.

— Тут близко, — сказала бабушка и поправила беретку. — Незчуешься втомы [28] не устанешь .

Иногда я слышу эти слова, даже сейчас, спустя три десятка лет. Слышу как бы за спиной — слева, где сердце. Слышу и иные — похожие. Осевшие на самом дне, эхо снов, тени зазеркалья. Ведь Дар не подарок.

— Вам всегда рядом, — буркнул я, — а потом и дождь, и в гору.

— Часто тылко так, — ответила она радушно. — Но бывает и радость. Когда ждешь. Чекаешь на радость? [29] ждешь радости Отчего нет?

…Самой бабушке удавалось встретить радость нечасто. Разве что увидеть край плаща переменчивой Фортуны иногда — тот, где семь звезд, кометы, радуга и прочее краткое счастье. В основном приходилось довольствоваться малым, улыбаться вопреки и не искать лёгкой ноши весь длинный век.

Я совсем не помню её в унынии. И в праздности тоже.

Так повелось — все эти венки и гимны, шнуровки, перчатки, тугие косы, отчёркнутые строчки, призмы и пилигримы, — обороняют крепко.

Но не отрицаю дух. Ведь все дело в любви, или, что вероятно — в надежде, а возможно в вере или силе.

Но всего важнее в ней кажется мне — море терпения…

Внешняя сторона улицы Коперника встретила нас лужами и людьми, тянущими на плечах ёлки. Со стороны девятой школы несся табун первоклашек — все в серых кроличьих шапках. Как из-под земли выросла перед нами странная, совершенно косоглазая женщина и заявила:

— Есть малиновая рубашка на мальчика.

Потом, задумчиво осмотрев мою новенькую куртку на липучках, выдохнула:

— А также курточка!

— Малиновая также? — ядовито вопросила бабушка, не замедляя шаг.

— Не, не, не, — затараторила тетка, примеряясь к нам и мелко подпрыгивая рядом, — польская, хорошая, совсем новая.

— Носи на здоровье, — произнесла бабушка по направлению к тётке, значительно кашлянув в кулак.

— До свидания, — пискнул я, увлекаемый жилистой бабушкиной дланью.

Лавируя между лужами и ёлконосами, мы вышли на площадь, где безмолвный Мицкевич кривился на ненавистный алфавит, зеленея от вод небесных. И тут бабушка ловко вбросила меня в очередь за мандаринами — я оказался вторым. Хмурые парни разгружали фургончик, бросая ящики с твердокаменными дарами Абхазии о плиты тротуара, усатая продавщица устанавливала весы, быстро росла толпа покупателей.

Через четверть часа, чувствуя себя несколько сплющенным, я выбрался из свалки с двумя килограммами ароматных цитрусовых. Некоторые из них, правда, были, на мой взгляд, слишком молоды для того, чтобы покинуть край родимый — но, как говорят в той стороне: кисмет [30] судьба (перс.) .

Бабушка беседовала у витрины магазина со странной особой, с ног до головы одетой в зеленое, обе курили, в воздухе вокруг них пахло полынью. Стоило мне подойти, бабушкина визави глянула на меня искоса, улыбнулась и, сделав шаг в сторону… пропала, лишь слабое эхо запахов сухих трав отметило её недавнее присутствие.

— Купил? — спросила меня бабушка, метко отправляя окурок в урну. — Ну, мой умник. Нелепей идти в гости с пустыми руками.

Мы протолкались по переходу, пересекли Марийскую площадь и как-то слишком быстро пропрыгали мимо книжного. Обычно я дефилировал около него и в нем самом не менее часа, перетекая из отдела карт в букинистический и обратно, утоляя затем воображение в очень занимательном кафетерии магазина «Булочка». Переведя дух бабушка сказала:

— Книжка к елке гарантована, руша́й [31] ступай .

В старый город мы вошли буквально строевым шагом, разбрызгивая лужи и отплевываясь от мокрого снега, лезущего с завидным упорством в нос. Со всех балконов свешивались разномастные елки и сосенки, своими мокрыми лапами придавая заплаканному и слякотному городу совершенно нездешний вид. Из распахнутых форточек музыкальной школы вылетали, путаясь в мокром снеге, звуки «Волшебной флейты». Бабушка вздохнула.

— Моцартова совсем не умела вести дом, — сказала она. — Он умер совсем молодым от того. А она осталась с детьми. Такое.

Мы выписали кривую, неожиданно свернув с Собесской в междометия середместья. Катедра [32] кафедральный собор проплыла перед нами, словно миноносец. Бабушка виновато перекрестилась в сторону черных ангелов и сказала: «На обратне». Мы вновь свернули.

Через несколько минут мне показалось, что она забыла, куда мы собственно идём.

— Бабушка, — сказал я, невежливо оборвав ее рассказ о жизни Моцарта с безрукою женою. — А вы помните, куда мы собирались?

— Я, — резво ответила бабушка, — добре помню, что учила старших не перебивать…

— Извините, — буркнул я.

Бабушка милостиво кивнула. И мы продолжили обход квартала.

— Так вот, сын Моцарта — того самого, — жил тут неподалеку и преподавал музыку, ходил на шпацир на Валы. Завше боялся того гостя, что сгубил Вольфля.

— Гостя? — спросил я, семеня, словно вчерашняя французская пара, по обледенелой мостовой.

— Hostis pro hospite! — сказала бабушка значительно.

Я сумел придать себе понятливый вид.

— Ты видел, как и я, а мне до того было знание, что кое-кто идет к нам в гости… незваным, — напряженно продолжила бабушка, пересекая лужу. — Времени у нас мало, можно сказать — овшим нет, так что добрая охрана и следы сплутованые, — наша одна протекция. Такое. Мы путаем следы.

Я обернулся, следов позади действительно нас не было — темнели лужи, через мокрую мостовую опасливо перебежала большая бурая крыса. По карнизу расхаживали две нахохленные галки. На углу, возле магазина «Ранет», кого-то поджидала продрогшая девочка. Выяснилось, что нас.

— Гелика, — сказала бабушка, с материнскими нотками в голосе. — Радуйся, конечно, но так ты замёрзнешь.

На ногах у девочки были сандалии. Далее шел чёрный, грубой вязки плед, в который она куталась, поджидая нас, виднелась тоненькая шея, плотно обвитая богатым янтарным ожерельем, из-под пледа выбивалась прядь густых вьющихся волос цвета старого мёда.

— Пустое, — сказала девочка, голос у нее был хриплый. — Мне здесь холодно и летом. Сёстры просили кланяться.

— Передай сёстрам мои благодарности и поклон, ты принесла?

— Да, — сказала девочка и протянула нам плетёную корзинку с тёмно-красными яблоками. Рука, держащая корзинку, производила впечатление взятой напрокат — широкая, рабочая, покрасневшая, со вздутыми суставами и покрытая маленькими свежими багряными и зажившими белесыми шрамиками.

— Благодарю, — церемонно произнесла бабушка. — Прими, — сурово сказала она мне.

Я кашлянул и забрал корзинку, наши пальцы соприкоснулись, я заметил широкий янтарный браслет, надетый высоко на руку — ближе к локтю; девочка улыбнулась — вокруг синих глаз пробежали маленькие морщинки, мне вдруг показалось — может, это не такая уж и сопливая девчонка, какою хочет казаться. Продолжая улыбаться, она заправила прядь волос под плед, опять мелькнула рука, испещрённая шрамами.