Мила Нокс - Игра в сумерках

Нежители ахнули, а Теодор и вовсе изумился до глубины души. Он никогда прежде такого не видел – разве что во сне… Хотя небо уже светлело и близился рассвет, многие звезды потускнели, но по-прежнему горела одна, от которой тянулся по небу едва заметный шлейф лучей, словно сияющий клинок…

– Неужто та самая комета?! – охнул седой скрипач. – Стало быть, близится день рождения самой… Смерти?

– Когда комета отрастит три хвоста на все небо, когда день и ночь сольются в едином танце и меж ними сотрется грань – наступит Макабр! – подтвердил Великий Кобзарь. – Игроки встретятся с самой Госпожой, и тот, кто сумеет ее обыграть, откроет Дверь! Этот счастливчик исполнит любое свое желание!

– А как стать участником? – крикнул кто-то из толпы.

– Все просто! В Игре всегда есть игральная кость, ставка и выигрыш.

Кобзарь обвел небо рукой, и все нежители, как один, уставились вверх. Когда же они опомнились, Кобзарь исчез.

– Мне померещилось или ты тоже видел его? – спросил скрипач у Теодора.

Тео нехотя кивнул.

– Сказки и правда не всегда врут, – задумчиво проговорил старик. – Ах, до чего это чудно, юноша, до чего удивительно! Ни разу не видел его и не думал, что по эту сторону увидеть придется. Издревле ходят легенды о неуловимом музыканте – кобзаре самой Смерти. Будто бродит он под лунным светом, шагая из тени в тень, играя всяческие мелодии. Говорят, он знает самые красивые песни, даже те, которые еще не созрели в умах людей, даже те, которые сыграют через сотни, тысячи лет в будущем. Будто знает он все звуки мира наперечет.

– Разве это возможно? – спросил Теодор.

– Да, – улыбнулся старик. – Если ты продал душу Смерти… Сказывают, что родился в незапамятные времена удивительный ребенок. Мальчик тот обладал идеальным слухом. И однажды сама Госпожа явилась к нему и предложила сделку. «Ступай, – сказала она мальчику, – ко мне в кобзари. Будешь главным среди них». А у мальчика того было сокровенное желание. Знал он, что мачеха сжила со свету его родную матушку. Видел своими глазами, да отец ему не верил. «А что мне за то будет?» – спросил он Смерть. «Я подарю тебе кобзу, на которой ты сыграешь любую мелодию. Захочешь сыграть звуки ветра – сыграешь. Захочешь сочинить песню, которой все заслушаются и любая девушка тебя полюбит – тоже сможешь сыграть». «А смогу ли я сыграть песнь правды?» – спросил мальчик. Смерть подумала и ответила: «Песнь правды трудней, чем мелодия ветра или дождя. Но и ее ты сможешь сыграть, если пойдешь ко мне в музыканты в вечное услужение».

И мальчик согласился. Смерть знала, где растет древнейшее дерево на свете, которое звалось Кровавым, потому что питалось оно кровью всех павших на войне. Она ударила в него молнией и обрушила его. Потом она погнала ветер, и тот обтесал ствол до блеска, сделав без единого стыка кобзу. Из слез, пролитых первой из вдов, вытянула Смерть струны. Звездным светом их окутала, лунными лучами опутала, натянула на инструмент. А еще спрятала в глубине кобзы сердце. Настоящее, живое, вечно биться ему внутри. А чье оно было, тут недолго гадать. Потому Кобзарь бродит веками по земле – сердца-то у него нет, забрала его Смерть. И не отдаст, пока тьма не наступит за последним днем. До той поры будет он скитаться, играя для нее на кобзе.

– А что его мачеха? – спросил Тео.

– Смерть-то, – усмехнулся старик, – не сказала Кобзарю главного. Когда пришел он в свою деревню, сыграл на кобзе мелодию правды, мачеха его тут же выдала все как есть: мол, это она погубила соседку из зависти, желая набиться в жены ее мужу. Да только вот закончилась песня Кобзаря, и все мигом позабыли, что случилось. Такова особенность великих мелодий. Не дано их знать обычному люду. Тот, кому Кобзарь в истинном обличье покажется, тотчас забудет о чудной музыке, которую слыхал. Только мы ее помним да сама Смерть.

– А мы почему?

– А разве, – прищурился старик, – мы не ее народ?

Теодор отправился проверять силки. Попался лишь облезлый заяц, но Тео был рад и этому улову. Он разделал тушку и, промыв в реке, нанизал кусочки мяса на ветки. Нашел на поляне старое кострище, опустил руку в карман за кремнем, но вытащил иное. На ладони лежала обугленная ветвь.

Тео нахмурился. Последние дни он не переставал думать о случившемся. Произошло столько событий!

Приладив ветки с мясом над костром, Тео сел на бревно, достал дневник и написал:

Я обрыскал Китилу в поисках родителей, опросил нежителей, но тут нет их следов. Они исчезли. Испарились, как тот Спиридон, от которого осталась только шляпа. Наверно, Север видел что-то и принес мне ветвь с обугленного дерева. Огонь настиг отца на подходе к городу, он не успел сюда добраться.

Почему родители скрывали, что они – нежители? Надевали маски, прятались, секретничали, но упорно молчали о том, что они… умерли. И после смерти стали перекидышами. Они никогда не говорили, как это произошло. Ни одного намека. Они лишь рассказали, будто есть такие особые люди, обращающиеся лисами, но, чтобы другие им не завидовали, ибо это редкость, такие полулюди-полуживотные скрываются ото всех в лесу. И что тень превращается в лисью по той же причине. А жить рядом с кладбищем – древняя традиция. Но теперь-то я понял, отчего мы поселились у могильников!

Нежитель по имени Плотник рассказал мне все. Кажется, он жалеет меня. Но притом не верит, что я не умирал. Он называет меня нежителем, как других; что ж, если это их устраивает, да пожалуйста. Хоть бочонком пусть зовут, лишь бы не трогали. Я могу жить здесь на чердаке, и, к счастью, кладбище очень спокойное место – тут не бывает людей из города.

Плотник рассказал, что тех, кто селился в городе, издревле называли городскими жителями. Позже сократили до жителей, а кое-кто, вроде Шнырялы, звал их презрительным прозвищем «живяки». А там, где заканчивалась гряда домов и крыш, где раскинулась земля без дорог и где находились кладбища, поселились те, кто принадлежал миру ночи. Они прозвались нежителями.

Потому-то мы и обитали за курганами. Курганы – древнее кладбище. Отец соблюдал традицию, избегая людей, – потому там стоял наш домик. Такой маленький и неприметный в глубине леса, что про него никто в городе не знал. А кто посещал отца, тому он показывался в черном балахоне и маске, чтобы они не догадались, что знахарь – мертвец.

Но мне-то он мог сказать!

Я бы понял правду! Почему они скрывали? Мне кажется, я и так всегда знал! Чувствовал. Мать сказала на прощание, что они – никто. Я еще тогда это понял!