Эдуард Веркин - Звездолет «Черничная Чайка»

– Что значит любые? – насторожилась Октябрина.

– Любые – значит любые. Можешь делать все что угодно.

Октябрина хмыкнула.

– По отношению к ботам разрешается все, – подтвердил я. – Чтобы тебя успокоить насчет моральной стороны вопроса, скажу, что это не будет считаться проявлением темной стороны твоей личности. Боты – это боты. Механизмы, не более того. Кстати, поле ты даже на треть не выкосила, даже, наверное, на пятую часть, завтра, пардон за каламбур, остаешься без завтрака.

Октябрина показала мне язык и скрылась в лачуге. Я отправился инспектировать Потягина.

У него дела обстояли не лучше. Правда, в лачуге он не лежал, старался в поле. Размахивал конечностями, выкрикивал что-то ободрительное, ходил вдоль рядов, боты немного и шевелились. Но все равно до одной пятой поля было еще далеко, так, может, одна сорок вторая. Да, брат, тростник рубить – это не языком кренделя выписывать, это работа и труд все перетрут, семь раз отмерь, восемь раз отрежь, семеро с сошкой – один с кочережкой.

– Приветствую ударников! – помахал я рукой.

– Кого? – Потягин оторвался от мачете.

– Энтузиастов физического труда, – объяснил я.

– А, понятно… Слышь, Антон, а чего они работают так плохо? Они что, списанные все?

– Ну что ты, нет, конечно. Списанных ботов нельзя использовать, их только утилизировать можно. Новенькие. Старшему полтора года.

– А чего не шевелятся, если новые? – Потягин вытер трудовой пот.

– Ленивые. Трудиться не любят. Про закон сохранения энергии слыхал? Любая система стремится свести энергозатраты к минимуму. Вот и боты тоже.

– Но они даже не шевелятся!

Я пожал плечами, напомнил про завтрак, то есть про его отсутствие, сказал:

– Ничего, Виталя, не расстраивайся. В конце концов, что такое Лунная Карта? Так, ерунда…

И направил свои стопы к Ахлюстину.

Ахлюстин порадовал. Почти пятая часть. Он был или самый хитрый, или самый глупый. Он рубил сам. Вооружился мачете и вместе со своими ботами вгрызался в тростник. И боты, глядя на него, даже как-то старались – не знаю, это Шлоссер в них так заложил или само получалось.

Так или иначе, углубился Ахлюстин хорошо.

– Эй, Ахлюстин, ответь на вопрос?

– Ну? – повернулся боксер.

Боксер. Вислые плечи, трапециевидные мышцы, предплечья тяжелые. Загорелый. Такому солнышко не страшно.

– Мужкой род существительного «вымя»? – спросил я.

Ахлюстин задумался.

– Это вымпел, – сказал я. – Но я не к этому. Ты как себя чувствуешь?

– Превосходно.

– Хорошо. А то Октябришка вот приболела…

– Что с ней?! – спросил Ахлюстин.

Несколько жаднее, чем нужно. Несколько озабоченнее. Ахлюстин допустил ошибку, ай какую ошибку. Не знаю, почему, просто так, наверное. Как Стэплтон в «Собаке Баскервилей» – ну кто его за язык тянул хвастаться тем, что он учитель? Не сболтнул – и Холмс его ни в жизнь не поймал бы.

Вот и Ахлюстин. Неровно дышит. Обожаю это.

– Не переживай, – сказал я. – Она совсем несильно обгорела. Потом намажешь ее шоколадным маслом – она и заживет. Кстати, на завтрак у нас оладьи, приходи, не опаздывай.

– Хорошо. А как эксперимент идет?

– Ровно, – ответил я. – По плану. Виталий старается, просто загляденье…

И я двинулся к Урбанайтесу.

Этот оказался умнее всех. Или просто с техникой знаком лучше. Видя, что с мачете боты не справляются, он обучил их тростник не рубить, а ломать. Так получалось быстрее, и часть нормы ему удалось выполнить. Но все равно меньше, чем у Ахлюстина.

– Нормально, – сказал я. – К сожалению, завтрака ты не получишь – сам понимаешь, надо стараться. Но ты не расстраивайся, остальные тоже не отличились… Отдохни хорошенько, силы тебе понадобятся. Я гляжу, ты кое-что придумал… Молодец! Карамельку хочешь?

От карамельки Урбанайтес отказался.

После Урбанайтеса я еще немного погулял по тропинке, связывающей плантации, домой вернулся по берегу, босиком. Что может быть лучше?

Не буду рассказывать про ужин, он прошел в мое отсутствие – любовался Луной. Немного смущало, что на этой Луне Шлоссер монтирует свое зеркало, получалось, что я любуюсь не просто Луной, но еще и Шлоссером в придачу, а он хоть и гений, но человек неприятный, однако постепенно я абстрагировался. Перед тем как отойти ко сну – уже в первом часу ночи, – я выслушал доклад Андрэ. Он поведал, что публика осталась недовольна ужином. Я бы тоже был недоволен, если бы мне подали вареное саго, приправленное греческим рыбным соусом. Одно хуже другого: все-таки Андрэ – третий искусник – может готовить как чрезвычайно вкусно, так и на редкость отвратительно. Талант. Подтверждение тезиса некоторых кибернетиков, что Искра Божья может поцеловать в темечко любого, даже и железного.

Еще большее возмущение среди публики вызвал тот факт, что к завтраку были допущены не все, вернее, один Ахлюстин был допущен.

Отчет Андрэ меня вполне удовлетворил, и спал я спокойно, хотя мне и снились летучие мыши, причем не простые, а с отстегивающимися крыльями.

На завтрак не пришел никто. Ахлюстин из чувства протеста присоединился к своим. Все шло как надо.

За обедом со мной никто не разговаривал, впрочем, я и сам к беседам не был расположен. На обед мой добрый Андрэ приготовил грибной суп с песком, я же довольствовался скромным омлетом из трех яиц со спаржей и сладким перцем. Урбанайтес и Октябрина от супа отказались, Потягин одолел всего полтарелки.

После обеда я, как полагается, отдохнул с томиком Мессера, а потом, уже ближе к вечеру, направился на осмотр. Ничего нового я не увидел. Красная, как рак, Октябрина, нервничающий Потягин, Урбанайтес-Угрюмов, боксер Ахлюстин, работающий за двух ботов.

За ужином Урбанайтес мрачно играл с ножом, прямо как мастер Ляо из китайского цирка.

Так продолжалось еще два дня. Подъем, лодыри, солнце еще высоко! Еще высоко, «Марш энтузиастов», от рассвета до заката мы – суровые ребята…

Небольшие подвижки были: от овощного рагу с опилками отказалась одна Октябрина, прикрикивать на ботов стал и Потягин, а Урбанайтес два раза порезался ножиком.

Я ничего не предпринимал, спал, ел, сберегал силы. И на третий день началось.

Конечно же, первым догадался Потягин.

Я в этом почти не сомневался. Определенные надежды я возлагал и на Урбанайтеса – все-таки человек с техническим складом ума. Но Потягин его опередил. Неудивительно – чтобы прийти к подобному решению, одного технического склада ума мало, нужно иметь еще определенную порочность. У Потягина эта порочность была, я это еще по его бровям заметил, давно. Только порочный человек мог стать духовным лидером дискуссионного клуба «Батискаф», только порочный человек мог обставить меня в мотоциклетных гонках. И форма ушей – такая была у Чарльза Брусницына – последнего из исторических маньяков, – он заманивал свои жертвы в передвижной кинотеатр и истязал их посредством просмотра древних комедий. Многие не выдерживали. Так вот, у Потягина была та же форма ушей, что и у Брусницына, возможно, это его прах он сберегал в коричневом ковчежце… Хотя это Ахлюстин с ковчежцем, Потягин шишки любит… Тьфу ты, совсем в голове все перепуталось.