Владислав Крапивин - Кораблики, или «Помоги мне в пути…»

– Но я же не ушел, вернулся! За тем, что ли, чтобы опять врозь?..

– Но тут уж ничего не поделаешь…

Он сник:

– Да, я понимаю.

Лучше бы уж ругался и спорил.

– Это ведь еще не сегодня, – беспомощно сказал я. – Будет еще подготовка, то да се…

Он кивнул, не поднимая головы. Потом вдруг попросил:

– Покажи хоть эту чертову катапульту. Какая она?

– Ты же видел! Тогда, в поезде…

– Я не помню…

Я достал секундомер. Индикатор мигал рубиновым глазком.

– Дай, – шепнул Петька.

– Только без фокусов. Ничего не нажимай.

– Что я, сумасшедший?

Впрочем, был тайный предохранитель, о котором Петька не знал, поэтому я не боялся. Даже демонстративно стал смотреть в сторону.

…Как он сумел отколупнуть крышку, поддеть ногтем тот самый лепесток и нажать головку?!

Похожий на кузнечика зуммер резанул меня по нервам пуще громкой сирены. Я рванулся (Кыс перепуганно вскочил). Выхватил у Петьки катапульту:

– Идиот! Ты же ее запустил!

Он глупо мигал:

– Разве нельзя остановить?

"Остановить"! Мчащийся по склону тысячетонный шар! Летящий под откос поезд! Ракету на взлете!.. Хотя ракету можно взорвать сигналом с пульта, а здесь… Здесь ничего! Пространство уже начало сворачиваться в бесконечно длинный смерч со стержнем из абсолютной – внепространственной – пустоты. И скоро этот смерч втянет меня – неумолимо и мгновенно.

Через три минуты.

Лишь бы не зацепило Петьку!

Не нужна была темпоральная коррекция. Мысли и так выстраивались четко и стремительно.

– Петух, слушай! Это приказ! Ты сейчас немедленно отправишься к отцу Венедикту. И будешь слушаться его во всем. Позвони Юджину. Скажи – Питвик ушел раньше срока! Так получилось, случайно… Я вернусь. За секунду там со мной ничего не случится. Я мгновенно пущу обратный ход, если увижу опасность.

– Пит, прости…

– Хорошо, прощаю. Не в этом дело. Теперь – к отцу Венедикту. Сию секунду! Ты не должен быть здесь, может задеть антитемпоральным эхом. Или утянуть совсем…

– Хорошо, – понуро отозвался Петька. И встал. – Давай тогда… попрощаемся.

– Давай. Но быстро.

Он вроде бы хотел обнять меня. И вдруг испугался:

– А что у тебя на руке?

– Где?

– Вот! – Холодный браслет плотно и беспощадно сжал мне кисть.

– Негодяй! Отпусти!!

– Как? – сказал Петька со счастливым облегчением.

– Что ты наделал, идиот!

– Еще две минуты. Давай сядем. Здесь подходящее место между двух стен.

– Вдвоем мы не сможем вернуться!!

– Ну и фиг с ним, с возвращением, – сказал он с усталою беспечностью. – Может, там ничуть не хуже, чем здесь.

Я обессиленно сел, потянув Петьку за собой. Он плюхнулся рядом. Кыс потерся мордой о его ноги.

– А тебе нельзя, – объяснил Кысу Петька. – Никак нельзя. Ты третий. Да и мало ли что. Вдруг там не приспособлено для котов… Ты, Кыс, иди. Иди, мой хороший. Иди к Китайцу, это недалеко. И живи у него… Слышишь? Иди к дяде Кию и к Дайке. Я кому сказал!

Кыс, оглядываясь, пошел. Морда с зелеными глазами была у него грустная и удивленная. Потом он обиженно дернул изогнутым кончиком хвоста и скрылся в чертополохе.

Петька вдруг всхлипнул:

– Жалко Кыса…

Ни себя, ни меня ему не было жалко. Я так ему и сказал:

– А себя не жалеешь? И меня, дурака, заодно…

– Да ну… Все обойдется.

Слава Богу, он не понимал до конца, что случится через две… нет, уже через одну минуту.

Впрочем, я и сам-то, кажется, не понимал. По крайней мере, страха не было. Только слабость и ощущение той спокойной беспомощности, когда знаешь: ничего-ничего-ничего нельзя изменить…

Можно только сидеть, слушать тишину и ждать.

Но в ожидании этом не было тоскливого томления. Так, усталость…

Петька привычно, как в прежние времена, приткнулся ко мне.

– Дурень ты, – вздохнул я.

– Конечно, дурень… Но ты не бойся, хуже смерти ничего не будет.

– Это уж точно…

– А душа, она ведь все равно бессмертна… Только знаешь что?

– Что?

– У нас, по-моему, одна душа. А если две, то, когда мы… растаем, они все равно сольются в одну.

– Не хочу я сливаться с такою шпаной и обормотом…

Петька ласково засмеялся и удобнее устроился у меня под боком.

Я прикрыл глаза.

Звенела тишина. Вернее, звенел в ней тихий зуммер катапульты. Я слушал его с новой мыслью, с новой догадкой о спасении! Почему же, почему не пришла мне сразу самая-самая простая мысль?! Что это было – затмение, помрачение ума? Ведь стоит закинуть катапульту за двадцать шагов, и она сработает вхолостую, без нас!

И все же в какой-то необъяснимой роковой расслабленности я сидел еще секунды три. Что меня держало?..

А когда я размахнулся, чтобы швырнуть катапульту, она исчезла из пальцев.

Исчезли и наручники.

Итак, наручники исчезли. Катапульта тоже.

А больше ничего не случилось.

Только бетонный забор, что серел перед нами, оказался теперь из досок. Но возможно, таким он здесь и был, я точно не помнил.

Мы с Петькой посмотрели друг на друга. Потом себе на руки. Потом снова друг на друга.

Петька встал. Потянул из-под меня куртку:

– Пошли.

Я тоже встал:

– Выходит, ничего не случилось, Петушок…

Он глянул удивленно. Однако согласился:

– Конечно… А что должно было случиться?

"Ох и вредина", – подумал я. Но без досады, лениво так.

Мы пошли между складом (который был вроде бы и не склад, а заброшенная кирпичная мельница) и забором. Тропинка вывела нас на пустырь, широкий, как луг. За ним поднимался наш город со знакомыми колокольнями, башнями, арочными мостами над Большими Оврагами (по мостам вверх-вниз бежали цветные вагончики).

На пустыре вперемешку росли луговые цветы и сорняки. Было много мелких ромашек. Тихо-тихо плыли в воздухе невесомые шелковые пауки – семена белоцвета. Я вдруг увидел, какое синее над этой поляной и над городом небо. И в нем поднимались башни-облака из неподвижных белых клубов. Этакие округлые сахарные головы космического масштаба. Но они не заслоняли синеву и солнце, которое почему-то опять стояло высоко.

Петька держал куртку на плече. Он взял меня за руку. Тропинка исчезла, и он раздвигал траву своими петушиными коричневыми ногами. Смотрел на облака. Потом вдруг сказал:

– А все-таки интересно, куда пропали наручники…

– Какие наручники?

– Ты что, не помнишь?

Я поморщился. Вспомнил. С усилием. А Петька, видимо, тут же забыл.

Было тихо, только трещали кузнечики.

– Теперь-то уж это точно не зуммер катапульты, – заметил я.

– Какой катапульты? – удивился Петька.

Тогда и я хотел удивиться – его забывчивости. Но тут сквозь кузнечиков, сквозь тихий звон августовского дня (именно дня, а не вечера) проступил еще один звук. И стал нарастать. Где-то неподалеку играла пластинка.