Энтони Смит - Темный Кристалл

Остальные повторили в унисон.

И так, пока хор из рабов тихо пел, каждый из Скексисов, стоя в кругу, произносил фразу и остальные повторяли ее за упокой души покойного Императора, которой никогда не было, в защиту высшего существа, во что не может верить ни один из Скексисов. Это была церемония утешения живых. Для Камергера и Повелителя Гартимов это была также возможность соперничества в выражении своей добродетельности и благочестия. Оба были недовольны преимуществом, которое имел здесь Распорядитель ритуалов.

По сигналу Распорядителя ритуалов вперед вышел раб, обнося по кругу огромную медную чашу, инкрустированную серебром. Из чаши каждый Скексис достал дымящийся шар, сделанный из полупрозрачного материала, который сиял каким-то внутренним свечением.

Они стояли лицом гробу.

— Кеккон, Кеккон, Йазакайде, Акура, Тиидкхуг! — взвизгивал Распорядитель ритуалов, поднимая высоко над головой когти.

Пение хора достигло кульминации. Распорядитель ритуалов уронил руки на грудь, и одновременно остальные Скексисы бросили сияющие шары на катафалк, выкрикивая своими грубыми, хриплыми голосами:

— Хакхаон!

В то же время катафалк превратился в погребальный костер, сияющий белым свечением умирающей звезды.

Скексисы стояли молчаливо вокруг, смотря, как пламя пожирает прошитые золотом ткани и катафалк превращается в дымящиеся головешки.

В пещере Джен очень долго стоял неподвижно, уставившись на пустое, руническое одеяние на ложе. Он и до этого видел смерть, среди маленьких существ в долине, но ни одна не была похожа на эту. Казалось, его Повелитель испарился, как эфир. Будто это тяжелое тело никогда не было более чем идеей в сознании окружающих, идеей, заключенной в телесную оболочку, идеей, которая теперь была забыта, стерта из памяти. Сейчас это существо стало другой, невидимой идеей. Находится ли она здесь? Или где-то еще? Джен сомневался. Он знал, что долго, возможно, всегда, Повелитель будет рядом, куда бы он ни пошел. Он не сможет сказать что-либо, чего урСу, похоже, не услышит.

Печаль глубоко засела в сердце Джена, но где-то в глубинах сознания он ощущал что-то еще более тяжелое. Это было трудно определить, но он почувствовал в себе мужество: новый прилив сил, новую уверенность. Он осторожно проверил себя, боясь, что новое чувство окажется гордостью, одновременно виноватой и надменной радостью тех, кто остался жить. Он подумал, что мужество будет более мягким, чем это. Он подождет и узнает. Как странно, размышлял Джен, что в час беды он выиграл что-то простое и сильное и, возможно, ценное. Неужели все хорошие и правдивые уроки преподаются такой ценой?

Он не знал, как долго находится здесь, но неожиданно повернулся и пошел к выходу из пещеры, чтобы посмотреть на долину. Буря прошла, оставив чистое и голубое небо. Обитатели долины резвились вокруг, радуясь солнцу. Далеко внизу, в долине, он увидел урРу, собирающихся вокруг Стоячих Камней, которые образовывали там треугольник.

Управляемые урЗахом, они приготовили все необходимое для погребения. Из пещеры урСу они вынесли его одежду, которую процесс дематериализации превратил в вещь, напоминающую хрупкую и сухую, оставленную насекомым куколку. Вместе с остальными личными принадлежностями они положили ее под самым высоким камнем. На другой камень, лежащий в середине треугольника, они положили палку и жезл Повелителя, вырезанный из толстой ветки орехового дерева. В верхнем конце трости был вставлен маленький кристалл совершенной огранки.

Часами они высчитывали предварительное расположение предметов, которые необходимо было расставить для погребальной церемонии: фетиши, молитвенные посохи, камни, перья и сосуды. Смотря на то, как они аккуратно приводят все в порядок, Джен, несмотря на свое горе, почувствовал, что вконец потерял терпение. Прожив всю свою жизнь среди урРу, испытывая к ним огромную благодарность за их доброту к нему, сироте, Джен, тем не менее, ловил себя на мысли о том, что его раздражает их невероятно терпеливое отношение к деталям. Ему казалось, что их «работа» целиком состояла из неопределенных попыток соединить одну вещь с другой. Иногда это было буквально так. Он видел урНола с его глазной повязкой и пораненным пальцем, проводящего целые дни с камешками и четырьмя голубыми перьями в попытках обнаружить все изменения, которые произойдут, если связать все предметы длиной одной веревки.

Другие связи, устанавливаемые урРу, были образными. Когда ветер был на определенной стороне, он дул вдоль спиральной дорожки; и, заполняя тоннели и отверстия в пещерах, он звенел на всю долину, как свирель. В такие моменты урРу никогда не уставали прикрывать своими телами некоторые отверстия в пещерах, и таким образом звук ветра переходил из одной тональности в другую. Но зачем нужно это беспокойство? Джен недоумевал. На своей флейте он мог продемонстрировать тот же эффект и при этом наигрывать мелодию.

В их коллективной одержимости ритуалами было что-то рабское. Это проявлялось во всей жизни, даже в каждодневных делах — сне, еде, прогулках, разговорах. Джен воспринимал все это чересчур замедленным — эти отработанные, манерные, кропотливые связи вещей. В чем дело? Замкнутые, оторванные от остального мира, думал Джен, они были собирателями знания ради него самого. Почему они никогда не применяли его в жизни? Почему они никогда не создали одной-единственной связи, которая казалась бы ему действительно полезной: употребить все свои знания для изменения мира?

По мере того, как он подрастал, он пытался вежливо давить на Повелителя, чтобы получить ответ. Однако урСу просто изменял идею. Тело является повторением истории мира. То, что ел обладатель тела и думал, составляет его будущее.

— Чем лучше ты узнаешь меня, — говорил урСу, — тем лучше ты познаешь мир, каков он без меня.

Теперь Джен столкнулся с миром и смотрел на него без урСу.

С новой вспышкой откровенности он, к своему удивлению, со смертью Повелителя обнаружил в себе самоуверенность. Но самоуверенность до какого предела?

— Выковать судьбу, — говорил урСу, лежа при смерти. — Залечить рану. Сделать ее единой.

Какая судьба? Какая рана? Чего от него ждут? Он никогда не мог представить себе будущее, за исключением детских воспоминаний — о матери, отце, других Гельфлингах — он хотел бы, чтобы они стали реальностью. Но всякий раз, когда он желал, чтобы это случилось, лежа в постели ночью, закрывая глаза, сжимая кончики пальцев, это приводило прямо к тому, чего он боялся, — какой-то темноте, жестокой боли, слезам. Неужели прошлое всегда крадется к настоящему, стремясь уничтожить его? УрСу говорил ему, что такие двухмерные вопросы не имеют решения, а значит, бессмысленны.