Эдуард Веркин - Краткая История Тьмы

Кудрявые облака стали кусками ваты, пришпиленными к небосводу ржавыми булавками. Горох сгнил и пророс ржавыми пятнами, овес покрылся плесенью и спорыньей, деревья на противоположном конце поля уронили листья, и вместо июля явилась глубокая осень.

Это длилось недолго, несколько секунд, но в эти несколько секунд Зимин услышал, как замедлилась кровь и окончательно остыл день, и крики, доносившиеся с реки, окончательно затихли в воздухе, как в войлоке.

Зимин вдруг почувствовал себя глупо. Он увидел свои ноги, обутые в китайские кроссовки сорок первого размера, ноги здоровенного лба, отправившегося в поле играть в войну. Он увидел у себя в руках самодельное духовое ружье, на которое пошли два насоса, три мотка изоленты, стальная проволока, которую пришлось снять с велобагажника. И две велосипедные камеры, и медная трубка. Оружие, которое еще вчера казалось ему грозным и серьезным, внезапно утратило в глазах Зимина всякую ценность, он увидел, что это всего лишь детская игрушка, не более.

Зимин размахнулся и забросил воздушку в овес. А затем отправил туда еще и патроны.

Он сел в горох. Стал срывать и есть, чистить молодые стручки от шкурки и жевать, сладкие и вкусные. Он ел горох долго, пока не почувствовал, что больше не может, тогда он лег на бок и стал лежать.

Зимин старался понять — что произошло? Кажется, ничего необычного. Игра, горошина в лоб, поражение, шишка… Но Зимин отчего то чувствовал, что в этом поражении есть еще кое что. Лоб не переставал болеть, и это тоже беспокоило, Зимину казалось, что на лбу у него образовалась печать, и печать эту снять не получалось, хотя Зимин и тер лоб слюнями.

Его убили. Тот, прежний Зимин, умер. Был застрелен горошиной и остался лежать в желтеющем овсе, улыбаясь и глядя в небо, все просто, все понятно.

Зимин плюнул и направился к дороге.

Он шагал, запинаясь за горох, путаясь в овсе, пытаясь думать о медведях, которые приходят сюда по ночам, но медведи не удерживались в голове, была в ней одна только пустота.

Поле закончилось, и он вступил в лесополосу, и она тянулась и тянулась, хотя Зимин твердо помнил, что утром они преодолели ее за несколько минут. Он натыкался на паутину, запинался за гнилые пни, поскальзывался на грибах и никак не мог выйти, никак.

К вечеру он все же выбрался к дороге и успел на последний автобус. Он был почти пуст, Зимин сидел у окна и глядел на поля, тонущие в сумерках. Он думал о зимних ботинках. О том, что в апреле, по последнему льду, умудрился порвать левый, матери не сказал, так и проходил, хлюпая. Думал о том, что надо бы теперь этот ботинок починить как нибудь. И обои в комнате подклеить, после весны отстали. И неплохо бы устроиться куда нибудь на работу, а потом раз — и остеклить балкон, мать ведь давно мечтает.

Зимин думал о балконе и постепенно сползал в дрему. Он устал. Натер мозоли, расцарапал живот, и вообще… Лоб еще болел. И впереди был еще целый август, скучный и дождливый. И год, в который стоило подналечь на учебу, поскольку именно в этот год закладывались основы, ну и так далее. И жизнь, которую предстояло как то прожить.

Зимин замолчал.

Ему не нравился собственный голос, он был, как всегда, пискляв и малозначителен. Но сегодня ему почему то хотелось прочитать свой рассказ Ларе. Он написал его за ночь и не успел толком поправить, но все равно прочитал, с трудом разбирая почерк.

— Хорошо, — сказала Лара. — Очень хорошо. Это случилось с тобой?

— Со мной? Кажется. Я не очень помню.

— Идея мне нравится. Мальчика убили на игрушечной войне, и всю последующую жизнь он подозревал, что его убили по–настоящему. И что вся его жизнь не более чем мучительный кошмар, порожденный судорогами умирающего мозга. Мрачно. Но в духе. Прекрасный рассказ об окончании детства. Молодец.

— Ну да…

Почему то ему вдруг стало стыдно этих листков, исписанных карандашным почерком, он сложил их и убрал в карман.

— Ты что, стесняешься? — удивилась Лара.

— Да не… Просто… Просто это совсем не то, к чему я привык. Это сложно… Мне кажется, что у меня от этого башка трескается…

— Ну и что? Зимин, башка дана тебе для того, чтобы она трескалась. А зачем она тебе еще?

— Не понял…

— Объясню в образах.

Лара устроилась поудобнее, объяснила:

— Меч, если его использовать по полной программе, тупится, на нем образуются зарубины, иногда он вообще ломается. Но если его не использовать, то это не меч вовсе, а просто острая железка. Так и с башкой. Ею надо работать.

— Недавно ты по–другому говорила, — напомнил Зимин.

— Правильно, — согласилась Лара. — И сейчас скажу. Меч куют для того, чтобы ходить в бой, для того, чтобы рубить дрова, нужен колун. Боевым клинком не шинкуют капусту, если ты начинаешь шинковать капусту катаной, то она у тебя, скорее всего, заржавеет.

— Понял, понял, — Зимин постучал себя пальцем по голове. — Ментальная гигиена. Вытравим призраков из нашего подсознания с помощью йоги и рыбьего жира. Так тебе честно понравилось?

— Да.

Лара поглядела на него.

— Рассказ про тех, кто навсегда пропал в гороховом поле. — сказала Лара.

Зимин достал коробку со свечами, стал выбирать.

Лара вязала рукавицу. Она раньше никогда не вязала, а тут вдруг увлеклась, как после обеда забралась на подоконник под перуанский плед с шерстью и спицами, так больше и не вылезала. Сидела, сверяясь с журналом, мотала клубки, позвякивала спицами и пила горячий шоколад. А Зимин его варил, каждый час по большой кружке. Сначала варил в кофемаши–не на кухне, а как раскочегарил печку, так и на ней. Шоколад то и дело сбегал, шипя на раскаленном чугуне, наполняя дом уютным запахом. А совсем рядом, в нескольких сантиметрах от Лары, отделенная от тепла толстым синеватым стеклом, бушевала зима.

— Говорят, тут парк будут строить, — Лара со скрипом ткнула спицей в стекло. — Аттракционы всякие детские, зоопарк, дельфинарий. Можно будет приходить и плавать с дельфинами. Здорово?

— Наверное, — ответил Зимин.

— Здорово, — заверила Лара. — Я всегда мечтала. Может быть, я туда работать устроюсь. Не зря же я ветинститут заканчивала?

— Конечно, не зря.

— И от дома близко, удобно. Или ты так не считаешь?

— Считаю, — рассеянно сказал Зимин. — Конечно, удобно.

— Я с детства хотела дрессировать дельфинов. Они умные. Правда, я их только по телевизору… Как ты думаешь, меня возьмут?

— Возьмут, куда им деваться. Ты будешь дрессировать дельфинов, а я буду мототрюки выполнять.

— Тебя то точно не возьмут.

— Не возьмут, — согласился Зимин. — Ну, я куплю «Ин–диан», наряжусь команчем и буду всем предлагать сфотографироваться за полтинник. Тоже дело.

— А что, здорово. Мне нравится. Слушай, а если тут будет парк аттракционов, то, наверное, и колесо обозрения поставят?