Эдуард Веркин - Краткая История Тьмы

Сирень пожала плечами.

— Если не веришь, я могу дать тебе честное слово, — сказал он. — Честное благородское…

— Я даже имени твоего не знаю, какое там честное слово.

— Можешь звать меня…

Бетон уже полился. Изрядными струйками. И все ему на голову. Ну, и немного на Сирень.

Гость принялся ругаться, плеваться и размахивать руками. Все это выглядело глупо и начало надоедать.

— Хорошо, — сказала она. — Но если ты меня обманешь…

— Понимаю–понимаю, это будет нечто ужасное. Приготовься, это не очень приятно.

Он вскочил на стул и как то весь напрягся. И Сирень сразу почувствовала, как вокруг нее стали натягиваться невидимые струны. От пола к потолку, вдоль и поперек, и задрожал воздух, и по струнам побежало электричество. Прямо между нами заколыхалось белое марево, точка, похожая на звезду…

И вдруг все погасло.

Гость скрежетнул зубами. Из носа у него выплыл сгусток черной крови.

— Опа… — он взял его пальцами, растер, а потом размазал по спинке стула.

— И что? — спросила Сирень.

— Не всегда с первого раза получается, — ухмыльнулся он. — Сейчас сконцентрируюсь.

Он закрыл глаза и стал потирать виски.

Бетон лился. На голову тоже, и за шиворот, и в уши попало, и это было больно.

— Дурацкая ситуация, — сказал он. — Это из за тебя. Надо было бежать, когда звали, теперь вот сидим тут дура–ки–дураками…

Сирень рассмеялась.

— Ничего смешного, — сказал гость. — Знаешь, это печальный финал. Погоди, попробую.

Он попробовал. Раз. И еще раз, и еще несколько раз, и с каждым разом получалось все хуже.

— Все, — сказал он. — Надо передохнуть…

Он бухнулся на стул.

Бетонный потоп не прекращался, стало гораздо темней, лампы были затянуты, стало серо и грязно, и Сирень заметила, что теперь гораздо сильнее чувствовалось, что они находятся под землей. То есть в земле. В огромной могиле, наполненной трупами, мертвыми воспоминаниями, скелетами, вмурованными в стены.

Сирень достала письма.

В этот раз у него задергалась щека.

— Тебе ведь нужны они? — спросила она. — Письма. Ты вернулся за ними? Ты знал, что это я их забрала, и не хотел, чтобы они пропали. И весь этот цирк… Мне кажется, ты дрянной актеришка, прикидываешься неловко, сразу видно, что туфта.

— Это точно, — он опять рассмеялся. — Прикидываюсь я так себе, а девчонку не проведешь, девчонки хитрые… Впрочем, некоторые пацаны тоже…

Он постучал себя по левому плечу.

— Значит, это правда, — сказала Сирень.

Он молчал. Могила заполнялась бетоном. Интересно, откуда столько бетона? Его ведь надо смешивать с водой. Наверху река. Или озеро. Много воды. Озеро, конечно, озеро, в письмах же напрямую пишется.

— Приходи. Я жду тебя. Я буду всегда тебя ждать. Самая сильная лю.

Прочитала Сирень.

Щека у него дергалась уже беспрерывно, точно ему куда то за ухо воткнули электрод, и теперь через него пропускали ток.

— Давненько–давненько, это да… — сказал он. — Миллион лет назад, на берегу безымянной реки, жили–были..

Сирень протянула ему письма. Он забрал, стал перебирать, разглядывать, шептал что то, затем вытащил из кармана тонкую красную тесемку и аккуратно перевязал листы.

— Вообще то я знаю их наизусть, — прошептал он. — Каждое. Я помню их, каждую букву, каждую черточку. Я помню мысли, которые были у меня, когда я их читал. И мысли, которые были у меня, когда я вспоминал, как их читал…

Он замолчал на минуту, а потом сказал:

— А сейчас у меня нет мыслей. Вообще ничего нет, пустота. Жить с пустотой — это очень сложно. Надо заполнять ее чем то, ну, к примеру, ненавистью… К тому же…

Он посмотрел на нее, глаза у него были большие и черные.

— К тому же мне наплевать.

Сказал он четко.

Он швырнул письма в сторону. Ленточка лопнула, письма разлетелись и упали в бетон, и бетон их втянул.

Сирень ойкнула.

— Бумага, — сказал он. — Только и всего.

Это было холодно.

И это был совсем другой холод, не такой, какой бывает обычной зимой. Кожа покрылась хрустящей ледяной коркой, сквозь которую проходили острые иглы, при любой попытке согнуть руку или ногу суставы начинали старчески потрескивать. И глаза тоже, казалось, замерзли и не хотели моргать, Сирень попробовала, но веки не двигались.

А еще она почти не могла дышать. Стужа опалила легкие и горло, и ей показалось, что она покрылась льдом не только снаружи, но и изнутри, легкие выставились острыми иглами, и Сирень не могла дышать. Да этого, кажется, и не требовалось — если ты застрял в одном мгновении, воздуха хватит надолго.

Она думала, это будет падение. Случилось по–другому.

Что то хлопнуло у нее над головой, грохнуло, точно со всех сторон в нее выстрелили резиновыми пулями, а потом содрали кожу и немедленно приклеили обратно. И стало еще холодней, тучи разошлись, и она увидела город. Сирень висела над ним, лежала на прозрачном пузыре и видела город в каждой его мелкой детали, в каждом фонаре, в каждом доме, в каждой скамейке, в каждом окне.

Пузырь лопнул, и Сирень полетела вниз, с каждой секундой набирая скорость, все быстрей и быстрей, чувствуя, как ветер вырывает жизнь и тепло.

Под ней была площадь, занесенная снегом. В центре стояла елка и из под снега на ее ветвях проглядывали игрушки, а на макушке краснела звезда. Вокруг елки широким квадратом располагалась крепость, с воротами, с башнями на углах, с фигурой Деда Мороза и Снегурочки. Снежный городок. И исполинская горка рядом.

Разбросанные экскаваторы вокруг. Именно разбросанные, как игрушки, забытые ребенком. Город, целый город, утонувший в вечном холоде. Солнце, красное и маленькое, словно прибитое к небу. Телевизионная мачта, похожая на сосульку, растущую вверх. Сталагмит. Сталактит, Сирень не помнила, как называется. Хрустальные ледяные мосты, переброшенные через реку и через овраги, и между крышами домов. Арки, ажурные и легкие, покрытые снежными цветами. Дороги. Замки. Сады, состоявшие из замороженного северного сияния, и фонари, в которых желтело замерзшее пламя. Город лежал в петле реки, затянутой льдом сапфирового цвета, лед был настолько прозрачен, что в нем просматривались существа, похожие на осьминогов, но не осьминоги, гораздо страшней, и Сирень подумала, что хорошо, что есть лед, ограждающий мир от спящего ужаса.

Сирень падала. Снег приближался, приближался, и вот он стал везде и вокруг, и когда он стал вокруг окончательно, она вдруг замерла в метре ото льда и аккуратненько хлопнулась на него, успев выставить руки.

Ладони обожгло, Сирень тут же поднялась на ноги и задышала.

Рядом упал незнакомец. Он был покрыт инеем, впрочем, как и она. И как и она, незнакомец тут же вскочил на ноги. То есть не вскочил, а как бы оказался на ногах — вот только что лежал, и вдруг раз — и на ногах, быстро, быстро, неуловимо для глаз.