Вероника Рот - Избранная

Парень выдергивает руку и швыряет меня на землю. Я ударяюсь локтем о камень и подношу ладони к голове, чтобы снять повязку. В бок влетает нога, выбивая воздух из легких. Я ахаю, кашляю и скребу пальцами по затылку. Кто-то хватает меня за волосы и бьет головой обо что-то твердое. С моих губ слетает крик боли, в голове звенит.

Я неловко нащупываю сбоку край повязки. Поднимаю тяжелую руку вместе с повязкой и моргаю. Пейзаж лежит на боку и подпрыгивает вверх и вниз. Я вижу, как кто-то бежит к нам и кто-то убегает прочь… кто-то крупный, Ал. Я цепляюсь за перила и поднимаюсь на ноги.

Питер хватает меня за горло и поднимает вверх, засунув большой палец под подбородок. Его волосы, обычно блестящие и гладкие, взъерошены и липнут ко лбу. Его бледное лицо искажено, зубы стиснуты, и он держит меня над пропастью, а по бокам моего зрения появляются пятна и кружатся вокруг его лица, зеленые, розовые и голубые. Он ничего не говорит. Я пытаюсь пнуть его, но мои ноги слишком короткие. Легкие раздирает нехватка воздуха.

Я слышу крик, и Питер отпускает меня.

Падая, я вытягиваю руки и ударяюсь подмышками о перила. Я зацепляюсь за них локтями и издаю стон. Брызги достигают лодыжек. Мир вокруг качается и падает, и кто-то на полу Ямы — Дрю — кричит. Я слышу удары. Пинки. Стоны.

Я несколько раз моргаю и как могу пытаюсь сосредоточиться на единственном лице, которое вижу. Оно искажено яростью. Его глаза темно-синие.

— Четыре, — хриплю я.

Я закрываю глаза, и ладони опускаются мне на плечи. Он перетаскивает меня через перила и прижимает к груди, подхватывает под колени. Я утыкаюсь лицом ему в плечо, и наступает внезапная глухая тишина.

Я открываю глаза и вижу надпись на чистой белой стене: «Бойтесь Бога одного». Я снова слышу звук бегущей воды, но на этот раз из крана, а не из пропасти. Летят секунды, и я начинаю различать очертания окружающих предметов, дверную раму, столешницу и потолок.

Голова, щека и ребра пульсируют от неутихающей боли. Лучше не шевелиться, чтобы не усугубить положение. Я вижу голубое лоскутное одеяло под своей щекой и морщусь, приподнимая голову, чтобы посмотреть, где течет вода.

Четыре стоит в ванной, опустив руки в раковину. Кровь из костяшек его пальцев окрашивает воду в розовый цвет. У него порез в углу рта, но в остальном он кажется невредимым. Он с безмятежным видом осматривает свои царапины, выключает воду и вытирает руки полотенцем.

У меня всего одно воспоминание о том, как я попала сюда, но и оно всего лишь образ: завитки черных чернил на его шее, краешек татуировки, и ласковое покачивание, которое могло означать лишь то, что он нес меня на руках.

Он выключает свет в ванной и достает пакет со льдом из холодильника в углу комнаты. Когда он направляется ко мне, я собираюсь закрыть глаза и притвориться спящей, но наши взгляды встречаются, и становится слишком поздно.

— Твои руки, — хриплю я.

— Мои руки — не твоя забота, — отвечает он.

Он опирается коленом о матрас и склоняется надо мной, подсовывая пакет со льдом мне под голову. Прежде чем он успевает отстраниться, я протягиваю руку к порезу в углу его рта, но замираю, сообразив, что хочу сделать.

«А что тебе терять?» — мысленно спрашиваю я себя и легонько касаюсь кончиками пальцев его губ.

— Трис, — говорит он сквозь мои пальцы, — со мной все в порядке.

— Как ты там оказался? — Я убираю руку.

— Возвращался из диспетчерской. Услышал крик.

— Что ты с ними сделал?

— Полчаса назад сдал Дрю в лазарет. Питер и Ал убежали. Дрю заявил, что они просто хотели тебя напугать. По крайней мере, мне показалось, что именно это он пытался сказать.

— Ему сильно досталось?

— Жить будет.

Он язвительно добавляет:

— Но в каком состоянии — судить не берусь.

Неправильно желать боли другим людям только потому, что они первыми напали на тебя. И все же при мысли о Дрю в лазарете по мне разливается раскаленный добела жар торжества, и я сжимаю руку Четыре.

— Хорошо, — говорю я.

Мой голос яростный и напряженный. Злоба копится внутри, заменяя кровь горькой жидкостью, переполняя, пожирая меня. Мне хочется что-то сломать или ударить, но я боюсь пошевелиться и потому начинаю плакать.

Четыре садится на корточки у края кровати и наблюдает за мной. Я не вижу в его глазах жалости. И слава богу. Он отнимает у меня руку и, как ни странно, кладет ладонь мне на щеку, касаясь большим пальцем скулы. Его пальцы заботливы.

— Я могу сообщить об этом, — говорит он.

— Не надо. Я не хочу, чтобы они думали, будто напугали меня.

Он кивает и рассеянно водит пальцем по моей скуле, назад и вперед.

— Я знал, что ты так решишь.

— Как по-твоему, мне лучше не садиться?

— Я помогу.

Четыре берет меня за плечо одной рукой и придерживает голову другой, пока я сажусь. Боль проносится по моему телу резкими порывами, но я стараюсь не обращать на нее внимания, сдерживаю стон.

Он протягивает пакет со льдом.

— Необязательно отрицать боль, — говорит он. — Здесь только я.

Я прикусываю губу. На моем лице слезы, но ни один из нас не упоминает и даже словно не замечает их.

— Советую искать защиты у твоих друзей-переходников, — говорит он.

— Я думала, что уже нашла ее.

Я снова чувствую ладонь Ала на губах и сгибаюсь пополам, судорожно всхлипывая. Прижимаю руку ко лбу и медленно раскачиваюсь назад и вперед.

— Но Ал…

— Он хотел, чтобы ты была маленькой тихой девочкой из Альтруизма, — мягко произносит Четыре. — Он причинил тебе боль, потому что твоя сила заставила его ощутить свою слабость. Других причин нет.

Я киваю и стараюсь ему поверить.

— Другие будут меньше завидовать, если ты покажешь свою уязвимость. Пусть даже мнимую.

— По-твоему, мне нужно притворяться уязвимой? — Я поднимаю бровь.

— Да.

Он забирает пакет со льдом, коснувшись моих пальцев, и сам прижимает его к моей голове. Я опускаю руку, мне слишком хочется ее расслабить, чтобы возражать. Четыре встает. Я смотрю на край его футболки.

Иногда он кажется обычным человеком, а иногда при виде него у меня словно ноет глубоко внутри.

— Утром ты захочешь явиться на завтрак и продемонстрировать нападавшим, что они ничего не добились, — добавляет он, — но надо выставить синяк на щеке напоказ и держать голову пониже.

Тошнотворная мысль.

— Не думаю, что смогу, — глухо говорю я и поднимаю на него глаза.

— А придется.

— По-моему, ты не понял. — Мое лицо вспыхивает. — Они меня трогали.

Все его тело напрягается, рука стискивает пакет со льдом.

— Трогали, — повторяет он.

Его темные глаза холодны.

— Не… так, как ты думаешь.

Я прочищаю горло. Я и не подозревала, как неловко будет об этом говорить.