Эдуард Веркин - Снежные псы

Обрадовавшись, Гобзиков устремился к сугробу. Ускорил шаг, задышал быстрее. Из трубы вырывались хриплые звуки, Гобзиков спешил. Когда до сугроба оставалось метров десять, валенки пошевелились. Гобзиков обрадовался — полярник жив, а значит, у него есть шанс…

И тут Гобзиков понял, что это не валенки. И не шуба. И вообще не мужик.

Гобзиков услышал, как забилось сердце, почувствовал, как к горлу подступил ком, как задрожали колени.

Он почему-то задержал дыхание, а потом, когда дыхания скопилось слишком много, выдохнул. Труба рявкнула.

Пятки пошевелились снова. Гобзиков отпрыгнул в сторону, сделал несколько шагов и оказался с другой стороны сугроба.

Сугроб сдвинулся. Затем развернулся, и Гобзиков увидел медведя. Полярный медведь, самый обычный. Большой, с сальной шкурой, красной мордой и голодными глазами. Медведь осоловело уставился на Гобзикова.

Гобзиков начал медленно отступать. Откуда-то он помнил, что не стоит бежать при виде медведя, у зверя может сработать охотничий инстинкт.

Медведь не двигался и агрессивных действий не предпринимал, только смотрел. Из пасти у него текла красноватая слюна, замерзала по пути и ломалась красными сосульками. Хорошо бы он задрал какого-нибудь оленя и был сыт…

Медведь рявкнул. Не задрал. Голодный.

Гобзиков отступал.

Медведь рявкнул еще и сделал шаг. Гобзиков попробовал отступить пошустрее. Вернее, попробовал побежать. По улице Гагарина. С прилипшей к губам трубой это было тяжело, но Гобзиков старался, держа трубу уже обеими руками, выдувая бешеную песню отчаяния.

Медведь устремился за Гобзиковым. Сначала лениво, но, когда Гобзиков от страха прибавил скорости, мишка ее тоже прибавил.

Гобзиков услышал его топот и припустил еще шибче. Во рту чувствовался кровавый привкус, ноги дрожали, руки тоже дрожали, но он бежал. Жадное хряканье, взрыкиванье и хлюпанье за спиной подстегивали, к тому же Гобзиков слышал, что все это хряканье приближалось. Оглядываться Гобзиков не успевал, успевал только под ноги смотреть. Да и не хотелось особо оглядываться.

Гобзиков надеялся только на одно — свернуть, юркнуть в какую пятиэтажку, спрятаться. Хоть в мусоропровод, хоть куда. Но пока свернуть не получалось — улица была отгорожена от остального города высокими сугробами. Затем она резко повернула, Гобзиков тоже, и за поворотом понял, почему все-таки она была улицей Гагарина.

Памятник. Видимо, народной архитектуры. Гобзиков подумал, что его построили, вернее, создали какие-то местные ребята, скажем, с механического завода. Если бы не белый медведь за спиной и не примерзший к губам музыкальный инструмент, Гобзиков смог бы оценить и композицию, и творческий взлет мысли.

Гагарин был симпатичным, но чересчур, пожалуй, крепким человеком, этакого штангистского телосложения. В общем, ширококостный комбайнерский типаж. Он стоял, положив руку на аппарат, напоминавший ракету с детского рисунка — с круглым иллюминатором и тремя опорами. Ракета была высокая, к ее выпуклому боку прислонялась худая лесенка, ведущая к иллюминатору, а на самой верхушке ракеты ютилась похожая на спутниковую тарелку антенна. Гагарин опирался ладонью на ракету и улыбался, смотреть на него было приятно.

Но что больше всего поразило Гобзикова, поразило, даже несмотря на весь драматизм ситуации, — из-за ракеты выглядывали существа, сваренные из стальной арматуры. Судя по ноздреватым и глупым рожицам, это были инопланетяне.

Оценить новаторство автора Гобзиков не успел. Да и задачи такой не стояло. Собрав остатки сил, он рванул к Гагарину, как к последней надежде.

Первый космонавт не подвел, Гобзиков влетел на его звездолет с космической просто скоростью, даже труба не помешала. По трапу, потом в иллюминатор, потом на антенну. До земли, то есть до снега, метра четыре. Гобзиков вцепился в тарелку, трубу тоже положил на нее. Губы болели.

Медведь тоже попытался влезть, но не получилось. И Гобзиков возблагодарил скульптора, сотворившего лестничку слишком хлипкой, а борта ракеты слишком гладкими. Медведь съехал по ней вниз и наткнулся на выглядывающих из-за космолета галактян. Пришельцы гладкостью форм не отличались, наткнувшийся на остроконечность их форм медведь заорал и хряпнул по инопланетчикам лапой.

Пришельцев не дураки делали, на века, так что удар лапой здоровья мишке не прибавил. Самый большой сухопутный хищник завыл еще громче и снова попытался влезть на ракету, но снова безуспешно.

Гобзиков не мог ничего противопоставить полутонне мышц, когтей и сала, единственное, что он мог сделать — это продолжить трубить. И он стал трубить. Правда, без энтузиазма — спасительная ракета, к которой прижимался Гобзиков, была на редкость холодна. Холоднее воздуха, холоднее льда. Гобзиков чувствовал, как прилипает к металлу прямо через пальто. Взывать о помощи в таком состоянии было не очень сподручно.

Медведь между тем не оставил надежды на легкий завтрак. Бродил вокруг памятника, поглядывал, порыкивал, поднимался на задние лапы, облизывался.

Гобзиков замерзал. Он замерз уже до такой степени, что даже перестал бояться. К тому же вспомнил, что читал где-то, будто смерть от гипотермии — довольно приятная кончина, во всяком случае, не болезненная. А вообще думать и помнить становилось все труднее и труднее…

Через полчаса дудеть он перестал. И вообще шевелиться. Еще немного видел. Например, улицу Гагарина. Она медленно покачивалась в перемороженном воздухе, расширялась, снова сужалась, шевелилась как живая. И по улице Гагарина шагали три человека, двое впереди, один чуть поотстал. Шагали в сторону памятника. Явно не видя медведя.

Гобзиков хотел предупредительно замычать, но килоджоулей в нем не нашлось даже на то, чтобы зашипеть.

Медведь почуял приближение посторонних и обернулся в их сторону. Видимо, он как-то с ними был знаком, поскольку ярость его, доселе направленная на Гобзикова, мгновенно нашла новое применение. Топтыгин зарычал и устремился к ним. Как танк на крейсерском режиме. Люди же продолжали идти как ни в чем не бывало.

Мишка несся, они шагали ему навстречу. Потом тот, что в центре, вытащил пистолет и выстрелил.

Хищник точно наткнулся на столб. Сковырнулся, покатился, затормозил всеми четырьмя лапами. Человек выстрелил еще два раза, медведь завыл и рванул обратно. Стрелок выхватил второй пистолет, прицелился, но тот, кто шагал рядом, его остановил и сам достал из-под шубы арбалет.

Медведь почти уже добежал до памятника, как вдруг замер, будто окаменел, и Гобзиков заметил, что из белой шкуры на загривке торчит алый дротик. Зверь сделал еще несколько шагов, лапы у него разъехались, и он растянулся на снегу. Даже, можно сказать, растекся, как шкурка от переспелого банана.