Эдуард Веркин - Снежные псы

В одном отделе обнаружилось невиданное количество моделей железных дорог, в отделе деревянных игрушек — богатый выбор кубиков, разборных домиков, пирамидок. Большой отдел головоломок, причем каких-то оригинальных. Например, про головоломку «Петля Бурята» Гобзиков никогда не слышал.

Музыкальные инструменты были в основном почему-то представлены барабанами и трубами. Это было то, что надо. Сначала Гобзиков планировал разжиться свистком, но труба показалась гораздо более подходящим инструментом. Гобзиков сорвал ее со стены, выбрался на улицу. Набрал в легкие побольше воздуха, дунул.

Труба крякнула. Не так уж громко, но очень противно. Зато такие звуки точно распространяются далеко и слышатся хорошо. Гобзиков обрадовался и дунул еще, с использованием всей силы легких. С соседнего дома оборвались сосульки, обрушились на вывеску «Аптека № 80» и откололи «№ 80». Стало веселее.

Улица Ленина, судя по всему, являлась центральной в снежном городе. Гобзиков двигался по ней, разглядывал вывески, настроение постепенно улучшалось.

Улица была совершенно пуста, ни мерзлых тел, ни разбитых машин, только снег. Гобзиков думал, что по улице Ленина пересечет весь город, но вдруг она закончилась, упершись в круглую, как пятак, площадь. Гобзиков поглядел на угол ближайшего дома — Юбилейная.

Площадь Юбилейная была обычной площадью — на нее выходило сразу несколько улиц, а между высились здания. Все в том же стиле сталинского ампира. Особенно Гобзикову понравилось серое, почти даже черное, строение. Высокие колонны, треугольный портик, трехметровые двери. Перед входом памятник. Нет, скульптурная композиция. Черные фигуры каких-то суровых ребят с тяжелыми отбойными и обычными молотками, в касках с фонарями, в робах, в сапогах. Идут куда-то целеустремленно. А перед ними на отдельном невысоком пьедестале мальчонка. И тоже с трубой. Гудит, смеется.

Гобзиков поглядел на памятник, на трубача, затем решил погудеть. Сплюнул, спрятал лицо под пальто и набрал теплого воздуха. Приложил губы к медному мундштуку и дунул.

Труба гаркнула. Эхо запрыгало по фасадам, зазвенели стекла, опять хлопнулись сосульки. Эффект получился что надо. Гобзиков попробовал отнять трубу от губ, но труба не сдвинулась, а губы чуть не оторвались. Гобзиков попробовал еще раз, но уже осторожнее, проверочно.

Так и есть, примерз.

Гобзиков не поверил. Не мог поверить. Казус «лыжной палки» случался с ним неоднократно, особенно в начальной школе. Как сотни своих сверстников, Гобзиков в детстве никак не мог поверить, что если в холодную погоду лизнешь что-нибудь железное, то прилипнешь с большой долей вероятности. И Гобзиков лизал. Знал, что прилипнет, но все равно лизал. Хрестоматийные лыжные палки, не менее хрестоматийные качели, дверные ручки и другие металлические предметы. Правда, у Гобзикова хватало ума не лизать внутренности морозильной камеры, как делали совсем уж экстремальные ребята.

Надо было срочно найти теплое помещение. Гобзиков огляделся. Площадь Юбилейная явно не была таким местом, и Гобзиков горько замычал. Потом попробовал отделить трубу еще раз. Та держалась крепко. Тогда Гобзиков попытался освободиться по-другому — решил разогреть мерзлую медь слюной.

Подобная тактика ситуацию только усугубила, слюна заполнила пространство вокруг рта, мгновенно замерзла и окончательно перекрыла доступ воздуха. Гобзиков попытался дышать через нос, но было ужасно больно, к тому же скоро нос тоже заполнился инеем.

Оставалось одно — дышать через трубу. И Гобзиков стал дышать так. С каждым вдохом труба пищала, как страдающая ожирением летучая мышь, а с каждым выдохом ревела, как раненый буйвол.

Гобзиков стоял посреди площади и дудел. Очень скоро оценил весь тонкий идиотизм ситуации — он стоял и дул в трубу напротив железного мальчика, который тоже дудел в трубу. Гобзикову стало смешно, он не смог удержаться, и труба закрякала издевательски.

Стоять напротив железного мальчика надоело, Гобзиков развернулся, отправился в обход площади, с намерением выбрать какую-то улицу и углубляться в нее, дудя в дуду.

На четвертой по периметру остановился. «Ул. Гагарина», — прочитал он.

С минуту Гобзиков выбирал между Гагариным, Ломоносовым и каким-то Черновым с предыдущих улиц, но выбрал первого космонавта. Ломоносов был лысым, а Гобзиков лысых не любил, Чернова Гобзиков вообще не знал, а Гагарин человек великий, с этим только негр поспорит.

Улица как улица, не очень широкая, но, кажется, длинная, конца не видно. Гобзиков показал кулак железному трубадуру и двинул по улице имени настоящего русского героя.

Она практически ничем не выделялась, даже вывесок никаких, просто жилые дома. Гобзиков шагал и шагал, пару раз останавливался, чтобы послушать — нет ли кого, не идут ли по следу восемнадцать злоумышленников. Но злоумышленников не слышалось. И вообще было тихо, только жирный хруст снега из-под ног. Ну и еще рев трубы.

Прямо по курсу виднелся сугроб. Сначала Гобзиков внимания на него не обратил, а потом, сконцентрировав поверх трубы зрение, испугался. Это был труп — из сугроба торчала желтоватая белая шуба, а чуть ниже чумазые пятки черных валенок.

Гобзиков испугался. С настоящими трупами он встречался нечасто. Нет, если честно, то вообще не встречался.

Потом он заметил, что пятки большие, и подумал, что, скорее всего, это мужик. Какой-нибудь полярник или прочий мерзлотовед. И как любой настоящий полярник-мерзлотовед, он должен был курить — трубку, или папиросы, или даже самокрутки. А чтобы курить, ему надлежало иметь зажигалку или, на крайний случай, спички, с помощью которых Гобзиков рассчитывал разогреть трубу и тем самым освободиться. Правда, его немного смущала перспектива обыска усопшего, но ходить приклеенным к трубе хотелось еще меньше. Поэтому, собрав душевные силы, Гобзиков направился к мертвому сугробу.

Он подошел шагов на пятьдесят и остановился. Поскольку показалось ему, что правый валенок шевельнулся. Гобзиков попробовал проморгаться, однако не получилось. Нормально смотреть было можно только одним глазом, при попытке взглянуть двумя все расплывалось из-за дурацкой трубы.

Гобзиков решил всмотреться левым глазом, потому что правый у него видел несколько хуже. Видно было не очень хорошо, но Гобзиков разглядел, что валенки у мужика необычные, со специальными черными шипами — для препятствования скольжению. А подошвы обшиты блестящей черной кожей — для препятствования намоканию. Настоящие полярные валенки. Гобзиков подумал даже, что неплохо бы такие валенки снять, если они, конечно, не примерзли. Разумеется, это несколько смахивало на мародерство, но в полярных условиях щепетильностью стоило пренебречь.