Джон Коннолли - Сэмюэл Джонсон и врата ада

Демон подобрал пакетик с конфетами и предложил их Сэмюэлу. Тот выбрал зеленую.

— Ты тоже возьми еще, если хочешь, — сказал мальчик.

— Правда?

— Конечно.

Тупяк просиял. Он попробовал черную конфету. Вкус у нее был странноватый, но все равно Тупяк в жизни не ел ничего слаще — если не считать первой конфеты.

— Ну так что ты хотел сказать? — поинтересовался Тупяк.

— Неважно, — ответил Сэмюэл.

— Нет, важно. Мне хочется знать. Правда.

И Сэмюэл ему рассказал. Про мать с отцом и про то, как папа ушел. И что, может быть, это он, Сэмюэл, во всем виноват, а может, и не он. Он рассказал про Босвелла и про то, как ему было бы паршиво без своего маленького друга.

И Тупяк, которому не досталось ни отца, ни матери и который никогда не любил и не был любим, слушал и поражался: как может столь чудное чувство причинять такую боль? Как ни странно, он даже позавидовал Сэмюэлу. Ему захотелось полюбить кого-нибудь так сильно, чтобы от этого было больно.

Так мальчик и демон просидели несколько часов. День разгорался, а они сближались, беседуя о зримом и незримом, о надеждах и страхах. Единственный раз тень омрачила их разговор — когда Сэмюэл поведал о событиях в подвале дома Абернати. От этого повествования Тупяку сделалось не по себе, хотя он изо всех сил старался понять, что бы это могло значить. Он решил, что в этом мире могут оказаться другие демоны, у которых есть какой-то план. Ну что ж, у Тупяка имелись собственные планы — если, конечно, он отыщет способ остаться в мире людей навсегда, а не скоротать свой век в болезненных протаскиваниях из одного измерения в другое.

Наконец у Тупяка снова стало покалывать пальцы.

— Мне пора, — с сожалением произнес демон и улыбнулся: движение это было настолько непривычным для него, что в первый момент мышцы попытались воспротивиться. — Мне вправду было очень приятно поговорить с тобой. Когда я добьюсь власти над этим миром, я позабочусь, чтобы с тобой хорошо обращались.

За миг до того, как Тупяк исчез, Сэмюэл успел сунуть ему в руку пакетик с жевательным мармеладом, так что когда демон вернулся в Запустение, ему было чем себя порадовать — ну и немного Горчуна.

Тупяк вновь возник на троне. Он открыл глаза и обнаружил, что слуга смотрит на него с тревогой.

— Что у тебя с лицом? — спросил Горчун.

Тупяк потрогал губы.

— Горчун, — произнес он, — я, похоже, улыбаюсь. На, держи мармеладину…

Преподобный Эшер, викарий, и мистер Беркли, причетник, стояли у церкви Святого Несмелия и здоровались с прихожанами, что тянулись под лучи яркого утреннего солнышка.

Церковь получила свое имя в честь святого Несмелия Биддлкомбского, человека святой жизни, скончавшегося в 1380 году от Рождества Христова в возрасте тридцати восьми лет. Святой Несмелий стал знаменит после того, как в 1378 году решил поселиться в пещере за Биддлкомбом, чтобы его ничто не искушало поступать дурно. Это была не очень большая пещера, и когда люди приносили еду, Несмелий видел, как они подходят, или слышал их разговоры. Он решил выкопать себе другую пещеру рядом с этой, такую, чтобы уж точно никого не видеть и не слышать и не испытывать искушения согрешить. (Не совсем ясно, какие именно грехи опасался совершить Несмелий, потому что он об этом никогда не говорил, но, возможно, это как-то было связано с женщинами. Такое бывает нередко.)

К несчастью, когда Несмелий рыл вторую пещеру, свод первой обрушился и его погребло заживо под огромной грудой камней. Решено было признать Несмелия святым — за его стремление избегать дурного и еще потому, что тогда у Биддлкомба не было ни одного собственного святого, а ничто так не привлекает верующих и не помогает им потратить свои денежки, как хороший старомодный святой. Так и вышло, что старина Несмелий сделался святым Несмелием Биддлкомбским.

Нам с вами может показаться, что лучше бы Несмелию оставить свою пещеру и творить добро для других людей, например помогать старушкам переходить через дорогу или кормить бедняков, вместо того чтобы прятаться и ни с кем не разговаривать. В конце концов, не делать ничего плохого и делать хорошее — это разные вещи. Но именно поэтому мы с вами никогда и не станем святыми. С другой стороны, вряд ли нас с вами засыплет грудой камней из-за недостаточных познаний в инженерном деле, так что во всем есть свои хорошие стороны.

Тогдашнего епископа Биддлкомбского звали Бернардом, но он был повсеместно известен как епископ Бернард Гад. Очевидно, не родители его так назвали — это было бы слишком уж глупо. Ну, в смысле, если вы называете кого-то Гадом, вы же просто напрашиваетесь на неприятности. Разговоры бы вокруг ходили примерно такие:

Родители Бернарда: Здравствуйте. Это наш сын, Бернард Гад. Мы надеемся, что когда-нибудь он станет епископом. Хорошим, конечно же.

Другие люди: Э-э… А тогда зачем вы назвали его Гадом?

Родители Бернарда: Ой, блин… [23] У многих исторических личностей были прозвища. Некоторые из этих людей были скорее симпатичными, например Ричард Львиное Сердце (1157–1199), король Англии (хотя он, как ни странно, даже плохо говорил по-английски, но очень хорошо — по-французски), который командовал войском с шестнадцати лет, участвовал в Крестовом походе и простил юношу, смертельно ранившего его, и Альфред Великий (849–899), который защищал саксонское королевство Уэссекс от датчан и был… ну, великим. С другой стороны, многие люди с такими прозваниями были очень неприятными личностями. Влад Пронзатель (1431–1476) Валашский, известный также как Дракула и послуживший прототипом для знаменитого вампира, любил сажать своих врагов на кол. Иван Грозный, русский царь (1530–1584), был тираном и самодуром и умер во время партии в шахматы. Впрочем, умер он не оттого, что переволновался за исход партии: предположительно его отравили ртутью. В целом можно сказать, что лучше держаться подальше от людей с прозвищами типа Пронзатель, Грозный или даже Охотник за чужими деньгами, хотя, быть может, стоит быть повежливее с такими типами, если вдруг вы натолкнетесь на кого-то из них. (Прим. авт.)

Епископа Бернарда Гада прозвали так за то, что он был очень неприятным типом. Епископ Бернард не любил людей, которые с ним не соглашались, особенно если они не соглашались с его решением украсть кучу денег. Он убивал людей, у которых было что-то такое, чего он мог захотеть, и имел детей, хотя иметь детей ему не полагалось, поскольку он был епископом. Вообще-то священнику ничего из перечисленного не полагается делать, но епископа Бернарда это не останавливало. Он был уверен, что нет на свете таких проблем — ну, или почти нет, — которые нельзя было бы решить, сунув кому-нибудь в задницу горячую кочергу. Если это не помогало — а случалось такое редко, — он вздергивал своих врагов на дыбу и тянул, пока они не начинали громко вопить, или просто убивал их, зачастую медленно и мучительно. Епископ Бернард знал, что люди за глаза зовут его Бернардом Гадом, но ему было на это наплевать. Ему скорее нравилось, что его боятся.