Ренат Янышев - Каникулы юной ведьмы

— Странно, Чулак ведь никогда незнакомых не признает! — продолжила Лизка. — Ой, здравствуйте тетя Нина!

К нам приближалась высокая полная женщина, на ходу расправляя подол платья. В ее глазах прятались веселые огоньки:

— Ну, здравствуйте, здравствуйте, коли не шутите. А это, значит, и есть Ника. А что сам Вовка не пришел?

Я сначала даже не поняла, что за Вовка. Лизка сообразила быстрее:

— А они с моим папой остались мотоцикл чинить.

— А-а, — протянула хозяйка. — Вот какое дело. Ишь ты. Ну ладно, пошли в дом, у меня еще самовар не остыл.

Мы взошли на высокое резное крыльцо.

— Хозяин все сам, своими руками делал, — похвалилась тетя Нина.

И действительно, присмотревшись, я разглядела, что столбы были сплошь покрыты вырезанными змейками, жуками, бабочками и прочей живностью.

В доме, накрывая на стол, хозяйка засыпала меня вопросами. Я, как могла, отвечала на них, продолжая рассказывать и во время чаепития. Вот это было здорово, я имею в виду чаепитие с настоящим огромным самоваром. Тетя Нина разожгла в нем угли сапогом, и он почти тут же запел. Дорога по лесу пробудила во мне аппетит, и я стала с удовольствием есть блинчики.

Через какое-то время я остановилась, чтобы перевести дух. И тетя Нина, и Лизка сидели молча, облокотившись на стол, и как-то странно смотрели на меня.

— Ты откуда ж такая голодная? — нарушила затянувшееся молчание тетя Нина. — А может, у тебя солитер завелся?

Я не знала, кто такой солитер, но на всякий случай отрицательно мотнула головой. Затем, разглядев пустую тарелку из-под блинчиков, хотя еще недавно на ней была целая горка, перевела взгляд на хозяйку:

— Это что? Все я съела?.. Ой, извините, я не хотела… Честное слово, совершенно случайно… Я больше не буду.

Извинившись по полной программе, я потупилась. Мне действительно стало стыдно за свое поведение. Прямо не девочка, а Робин Бобин Барабек какой-то. Что скажет мама, когда узнает? Вот тут я в первый раз поняла, что значит «готов под землю провалиться от стыда».

— Ты точно больше ничего не хочешь? — зачем-то спросила тетя Нина. — А то я мигом.

Я покраснела как рак и стала выбираться из-за стола.

Лизка догнала меня уже на крыльце:

— Да перестань ты, тетя Нина не хотела тебя обидеть.

Я буркнула, что и не думала обижаться, и уселась на перила, свесив ноги. Лизка пристроилась рядом. Хорошо хоть не стала болтать, можно было спокойно пораскинуть мозгами и подвести первые итоги. Вокруг меня явно что-то происходило. А может быть, со мной? И поговорить-то не с кем. Папе тоже не расскажешь, он сразу начнет смеяться да потом еще полгода подкалывать будет. Была бы мама рядом, она бы успокоила, объяснила все. Придется самой разбираться, немаленькая уже.

Тут я повеселела. Действительно, что это я раскисла? Все нормально, здесь как в компьютерных играх-«ходил — ках»: сначала ничего не понятно, а потом замечаешь странность какую-то или вроде сначала незаметную подсказку, начинаешь пробовать — дальше, дальше, так и проходишь весь этап. Пусть не за раз, но ведь здесь и таймера никто не поставил для меня. Ничего, и здесь разберемся.

Теперь можно было и осмотреться, узнать, как живут настоящие лесники. Но на задворках в загоне копошились вполне обычные свиньи, такие же, как и в Белозере. Да еще пестрая корова лежала у раскрытых ворот в хлев, уткнувшись мордой в поленницу дров. От нее исходила такая грусть, что ее никогда бы не стали перерисовывать для новой коробки «Воймикса». Я снова сощурилась из-за внезапного порыва ветра и тут же, сквозь опущенные ресницы, увидела, что корова очень мучилась от боли в желудке.

Я покосилась на Лизку, но та продолжала думать о чем-то своем, не обращая внимания ни на что. Тут как раз вышла из избы тетя Нина. Видимо, она перехватила мой взгляд на корову, потому что тут же вздохнула:

— Что-то приболела Звездочка, кормилица наша, уже второй день ничего есть не хочет.

Вот это да! Получается, что и тетя Нина ничего не видит? Ну а я-то почему вдруг вижу?! Ну-ка попробую: открыла глаза, как обычно, — все нормально; только прищурилась — вот оно, болезненное пятно внутри коровы.

Медленно спустившись с крыльца, я направилась к Звездочке. Она жалобно замычала, едва почувствовала мое приближение. Мне же захотелось хоть как-то унять ее муки, и потому я принялась осторожно оглаживать больное место, почти не касаясь шкуры. Постепенно руки мои стали выписывать странный узор, подчиняясь неведомому ритму. Я сидела, а руки мои сами по себе гладили теплый бок. Сколько это продолжалось, я не поняла, но корова вдруг выздоровела. Она бодренько так поднялась и потрусила в хлев.

Я устало опустилась на землю и стала медленно приходить в себя. Что же это творится со мной? Я никому ничего не сделала плохого. Я маленькая городская девочка, приехавшая погостить на папиной родине. За что мне все это?

Теперь очевидно, что «потерянный» день существовал на самом деле, а не только в моем воображении. И приходится признать, что в этот день со мной что-то произошло. И я даже знаю, что именно, — я стала ветеринаром! Хм-м!

Почему я? Ну почему? Однако уже вряд ли что изменишь, мелькнула такая мысль. Я поднялась с колен и заглянула в хлев к Звездочке. Ей явно было лучше, так как она с удовольствием подбирала из яслей сено.

А с крыльца на меня таращились тетя Нина и Лизка. Я подошла поближе.

— Так ты ведунья? — с опаской промолвила лесничиха. — То-то я гадала, что это у тебя глаза такие черные, еще гуще, чем у отца.

Началось… Я не стала объясняться. Это бесполезно. Все равно как слепому рассказывать о красках. И хотя я еще толком не осознала открывшиеся во мне силы, глубоко внутри появилось ощущение, что лучше молчать.

После обеда, во время которого мне опять хотелось есть как безумной, я отпросилась отдохнуть, и лесничиха отвела меня наверх в светелку. Она так и сказала — светелку. Я упала на кровать и мгновенно уснула, без приятных снов, зато и без кошмаров.

Вечером с дальних выгонов вернулся лесник дядя Коля и после ужина приладил к мотоциклу коляску. Мы уселись с Лизкой, тетя Нина нагрузила нас банками с вареньем, и мы поехали в деревню.

Уж не знаю, о чем там говорили хозяева про меня, но только всю дорогу лесник, хмурясь, косился в мою сторону. Мне эти взгляды были очень неприятны, и я все отворачивалась в сторону. Хорошо хоть мы ехали не по асфальту и ему надо было следить очень внимательно за дорогой.

По возвращении я не стала ужинать, а сразу отправилась к себе. В доме было пусто, тихо. Что-то скрипело, хлопало. Со двора тоже не доносилось ни звука. Я улеглась на кровать.

Я — ведунья. Ведунья? Ведьма — вот я кто. А кто-то мне как-то говорил, что ведьмами и волхвами в древности называли мутантов. Мамочка! Я не хочу быть мутантом! Я хочу быть нормальным ребенком!