Кир Булычев - Зеркало зла

– Да, – вздохнула над его ухом Пегги, – долгое пребывание в гробу Коре не к лицу. Она подурнела, ох как подурнела!

– Вы так думаете? – Милодар все еще находился в царстве мечты.

– Я с вами не согласен. Женщина как женщина, – возразил профессор. – Чего вы хотите от сотрудника, который уже две недели лежит в газовой камере, и сколько еще пролежит, одному богу известно.

– Вот именно! – Милодар выкинул мысли о новой женитьбе. Возможный объект был отделен от него непрошибаемой стенкой. И сколько бы ты ни целовал этот гроб, спящая красавица не проснется.

– Какие нам оставлены возможности контроля? – спросил профессор Гродно.

– Только в случае явной и серьезной угрозы жизни агента и появления красного сигнала, – Милодар показал на черный кружок над пультом, – мы можем прекратить работу и тащить Кору обратно. Возможно, я смогу вымолить, пробить еще один или два сеанса мониторинга, чтобы хотя бы знать, добралась она до Индии или утонула у берегов Австралии…

– Нет, – сказал профессор, – Дороти Форест не могла утонуть у берегов Австралии, потому что она должна родить ребенка.

– Зачем? – не сразу сообразил Милодар.

– Иначе кому она передала генетическую память?

– Ну да, конечно, – согласился Милодар.

Он прошел к рабочему столу профессора и включил экран записей мониторинга. На экране, хоть неясно, с перебоями, мелькали уже известные нам сцены из жизни Дороти…

– Что-то заказчик не появляется, – заметил профессор.

– Вы имеете в виду министра из Эпидавра?

– Его же оставили, чтобы нам помогать.

– Он вернется через неделю. Неотложные дела дома… – Милодар усмехнулся. Заказчики его уже не интересовали. Это было его дело, его задача, которую решал только он, и лишние помощники ему не требовались. – Когда он вернется, покажите ему те пленки, которые считаете нужными.

– Я подумаю, – сказал профессор. Они с Милодаром, оба маленькие и честолюбивые, симпатизировали друг другу.

Затем Милодар попрощался с Пегги. Он поцеловал ей руку, а потом, когда Пегги склонилась, и щеку.

– Если бы я не улетал сегодня в командировку, – сказал он, – то пригласил бы вас в китайский ресторан.

– В четвертый раз приглашаете, – ответила девушка без обиды.

– Много командировок, – ответил, не смущаясь, Милодар.

Он остановился на минуту у саркофага, вглядываясь в спокойные черты бледного лица Коры Орват. Душа ее была сейчас так далеко…

– И все же она подурнела. И в этом нет ничего удивительного, – сказала вслед уходившему Милодару ассистентка Пегги.

«Глория» и «Дредноут» следовали в пределах видимости. Старый «Дредноут» и под стать ему немолодой капитан берегли себя, и, пожалуй, ни разу до самого Кейптауна «Дредноут» не поставил все паруса, ссылаясь на ветхость корпуса, что было, по мнению капитана Фицпатрика, явным преувеличением.

На стоянке в Кейптауне неспешно заправлялись водой и грузили на борт продовольствие, отчего орудийные палубы превратились в помесь хлева с сеновалом – живые консервы мычали, топтались, а коровы умудрялись даже давать молоко. Среди команды нашлись фермерские сыновья, которые могли этих коров доить, так что офицеры и в первую очередь миссис Уиттли пользовались свежим молоком, что помогало сохранить здоровье. Еще со времен капитана Кука и китобоев, уверявших, что от цинги есть одно средство – свежие продукты, корабли Ост-Индской компании брали в дальние плавания яблоки, лук, чеснок, да и свежее мясо скрашивало диету моряков.

В Кейптауне простояли дольше, чем полагалось, потому что осень Южного полушария принесла затяжную холодную непогоду и Фицпатрик не стал рисковать, прорываясь в зону пассата через опасные воды сороковой широты. Тем более что Фицпатрик, разумеется, рассчитывал воспользоваться экваториальным противотечением, подхватив его у Мадагаскара, чтобы с началом муссона выйти ближе к Суматре, пользуясь на этот раз восточным муссонным течением, которое наберет силу к концу мая.

Там же, в Кейптауне, капитаны кораблей договорились о точках рандеву и о том, что в случае, если эти громадные корабли, на самом же деле лишь маковые росинки в просторах Индийского океана, не смогут отыскать друг друга, разлученные ветром и волнами, ждать в Калькутте, где «Дредноуту» следовало взять на борт сипаев и изготовиться к последнему броску через Бенгальский залив…

От Лондона до Кейптауна миновали недели пути, вовсе не тоскливого, как опасалась Дороти. Каждый день приносил столько разнообразных наслаждений, столько маленьких и больших приключений, столько переживаний, что они пролетели мгновенно и жалко было укладываться спать, а впрочем, порой они с Региной шептались чуть ли не до утра, потому что Дороти уже через неделю стала старой и любимой вещью миссис Уиттли, куда лучше всех предшествовавших горничных и служанок.

– Я тебя буду называть компаньонкой, – заявила она как-то, радуясь новой прическе, придуманной ими совместно с Дороти.

– А какая в том разница для меня? – спросила Дороти.

– Как горничная, ты можешь выйти замуж за матроса, в лучшем случае – за боцмана, как твоя мать. А компаньонка леди Уиттли может претендовать на лейтенанта королевского флота, не меньше! К тому же в Ост-Индии так не хватает хорошеньких женщин хотя бы приличного британского происхождения!

Конечно, следовало из этого, твое происхождение оставляет желать лучшего, но мы тебя в беде не оставим.

Дороти не обижалась. Ей в жизни не приходилось жить в такой роскоши, в такой громадной комнате, видеть такое ослепительное солнце, бьющее в решетчатые окна, или видеть, как по ним колотит ливень. Здесь все звучало иначе – масштаб событий и стихий был иным, чем в Лондоне. Регина утверждала, что на фактории жизнь будет куда шикарнее хотя бы потому, что миссис Уиттли сможет взять себе в услужение сколько угодно туземок, а в обязанности Дороти будут входить лишь руководство этими женщинами и самые интимные обязанности подруги и наперсницы.

Ночью большая дамская каюта становилась куда теснее, чем днем, – Регина опускала альков над своей кроватью, а Дороти протягивала занавеску перед своей. Но утром, разбуженная шумом ветра, солнцем, покачиванием судна, Дороти пробуждалась сразу, весело и бодро, на свежайшем воздухе, который вливал здоровье и силу в лишенное изъянов и болезней семнадцатилетнее тело Дороти Форест.

Завтракали дамы вместе за одним столом в своей каюте, а вот обедать капитан Фицпатрик приглашал миссис Уиттли наверх, в свою каюту, ибо обед – священнодействие, традиция, ритуал. Он имеет место на корабле давно, куда раньше, чем на суше, впрочем, на корабле иной распорядок, диктуемый склянками, а не часами. И для Дороти было удивительно приятным открытием то, что с момента, как она взошла на «Глорию» и услышала склянки, она понимала их, даже не задумываясь и не отгибая пальцев, как это приходилось делать ее хозяйке.