Владислав Крапивин - В глубине Великого Кристалла. Помоги мне в пути [сборник litres]

– Пит…

– Что, Петушок?

– Пит, а ты… почему не стал продолжать?

– Петька, я же тебе сто раз растолковывал! Свое дело я сделал! У каждого была своя задача. Моя – решена. Дальше – дело других.

– И тебе ни капельки не хочется… снова туда? Узнать, что там будет?

– Если доживу, и так узнаю… А быть активным участником – меня на это уже не хватит. Чего хорошего, если я помру на «Игле», не дождавшись конца?

– Я вот тебе помру!

– Тогда не копай мне душу немытым пальцем… Думаешь, все так просто? Не очень-то легко было уходить с корабля…

Это и правда было нелегко. И мысль, что финала я могу не увидеть, конечно, не радовала. Но на Землю тоже хотелось отчаянно… И, кроме того, все было расписано. Программа.

– На «Игле» жесткий режим жизнеобеспечения. Сейчас он рассчитан только на двоих…

– Ты будто оправдываешься. А я ведь просто так спросил.

– Чего это мне оправдываться? Петух ты общипанный…

Скоро Петьке разрешили вставать. Но ненадолго. Чаще он лежал. Читал что-нибудь или смотрел стереомультики – экран был у него в ногах, над спинкой кровати.

Ноги у Петьки всегда были укрыты поверх одеяла нашей знаменитой курткой. На куртке часто лежал Кыс. Иногда он принюхивался и лапой трогал место, где был вшит датчик.

Петька однажды спросил:

– Такие датчики есть у всех туннельщиков?

– Не только у них. У каждого, кто на опасной работе.

– А в твоей нынешней куртке есть?

– Мне зачем? Я пенсионер.

– А если… опять? Полоз…

– Полоза, Петенька, взяли. Тепленького. В нашем родном Старотополе. Неделю назад. Пришла информация по спецсвязи. Сидит сейчас в особом заведении на Щучьем острове, есть такое уютное место посреди нового водохранилища. Грехов на нем, на Полозе, столько, что сидеть ему до конца дней…

Это была правда.

Я увидел, что у Петьки будто гора с плеч.

– Вот хорошо-то!

– Конечно. Живи теперь без опаски, не бойся.

– Я за себя, что ли, боялся?!

– За меня?

– За Николая Васильича Гоголя, – буркнул он.

– Обезьяна ты лохматая.

– А ты лысый… Пит, я все равно боюсь.

– Чего?!

– Ну… что ты уедешь опять. Один.

– Куда это я уеду без тебя?

– Не знаю… Мало ли.

– Не выдумывай.

– Ладно… Пит, принеси завтра патефон!

– С ума сошел! Ты весь госпиталь на уши поставишь!

– Вот и хорошо! Скорее выпишут. Принеси…

– Так и быть. Только не крути его весь день.

– Не буду… Пит…

– Ну, что с тобой?

– Я все равно боюсь… Мне кажется, Конус тебя не отпустит насовсем. Вдруг ты опять уйдешь…

– Ну что ты за чушь мелешь! – почти заорал я. И – холодок по спине…

А Петька – он словно чувствовал. Накликал…

Я был дома, когда меня вызвал Юджин. Поздно вечером. И лицо его на экране опять было такое.

– Что?! Петька?..

– Все нормально с Петькой… Пит, аварийная информация с «Иглы». В Конусе дисбаланс навигационной системы.

– Что за бред! Этого не может быть.

– Значит, может… Там дела-то на пять минут, но Дон и Рухадзе не знают Ключа для прямого контакта. А система может сойти с линии.

Мне сейчас трудно объяснить, что такое прямой контакт с Конусом и Ключ для него. Это знал только я. Наладка нейросхемы навигационного блока шла прямо через меня, мозг фактически сращивался с мозгом Конуса. Мы знали друг друга. Дона и Рухадзе навигационный блок не знал. Это и не было нужно. Никому в голову прийти не могло, что система, отлаженная навечно, монолитная, как чугунная тумба на причале, вдруг породит в себе какие-то изменения.

– Нужна коррекция, Пит. Надо тебе… туда…

Я выключил «Доцента», посидел минут десять. Сказал Карине:

– Вызывают. Форс-мажор… – И стал одеваться.

Может, и в самом деле работы там было на пять минут. Но с переходом туда-сюда, со всякими сопутствующими делами – не меньше суток. А сутки там – это несколько месяцев здесь. Темпоральные эффекты нарастают по мере удаления «Иглы»… Как же Петька-то без меня?

– Может, и к лучшему, – сумрачно утешил Юджин. – Станет самостоятельнее. Пусть привыкает. Все равно всю жизнь рядышком с тобой не будет…

– Пошел ты, – уныло сказал я.

Это все, что я мог. Я был туннельщик-навигатор и обязан был идти туда, раз такое дело. Конус был моим детищем. И Дон с Рухадзе были моими товарищами, хотя я с ними уже и распрощался навсегда.

И если не идти, если Конус и правда сойдет с линии, тогда что? Зачем тогда была вся жизнь?

Впрочем, это я сейчас так подробно рассуждаю. А тогда неумолимое «надо» сидело внутри просто как холодное стальное ядрышко…

С Петькой мы попрощались довольно спокойно. Глаза у него, правда, слегка намокли, и он прошептал:

– Я же говорил. Будто чувствовал…

– Это не так уж долго. Месяцев шесть. Поживешь у тети Карины, а иногда и у Юджина. Как захочется. А вернусь – будет лето. Купим домик у моря, яхту заведем, отправимся в плавание. Опять махнем в Старотополь. Летом там замечательно.

– Ладно…

– И Кыс тут с тобой, не соскучишься…

– Ага… Скорее бы выгнали из госпиталя, в школу хочется.

– Через неделю выгонят, – бодро пообещал Митя Горский.

Петька облапил меня за шею, подышал мне в плечо. Я погладил его по макушке, опустил на постель и поскорее вышел из палаты.

И через полчаса шагнул в капсулу туннельной связи…

Коля Донченко и Владик Рухов были самыми молодыми из нас, туннельщиков. Судьбой их и добровольной участью стала последняя задача: финиш на планете у Звезды, разведка, стабилизация Конуса, развертывание базы и открытие постоянного туннельного сообщения между Солнечной системой и орбитой Звезды. Лишь после этого они собирались вернуться.

Если вообще собирались…

Судя по всему, Земля их не тянула. «Игла» стала их домом, полет – смыслом бытия. Не скажу, что радостного бытия, но – единственного. Помимо всяких причин и особенностей характеров, было тут и одно чисто космическое объяснение. Вернее, межпространственное: обоих коснулось дыхание пустоты. Физическое ощущение того непостижимого вакуума, который прокалывала «Игла». Меня, слава Богу, эта чаша миновала, а их – нет. Да они и не хотели, чтобы миновала. Безропотно (а может, и с горькой радостью) отдались этой болезни. Вернее, не болезни, а почти наркотической завороженности, когда человек ощущает себя растворившимся в мировом пространстве и боится покинуть его, как рыба боится быть вытащенной из воды.

Конечно, оба скрывали это под сумрачным юмором.

Оба они были меланхолики, хотя и непохожие друг на друга. Коля Донченко носил кличку Дон, однако вовсе не был похож на испанца – рыхловатый, белобрысый, с лицом огорченного деревенского гармониста из кинокомедий моего детства. Владика Рухова звали Рухадзе. Говорят, в начале прошлого века была на Кавказе водка с таким названием. Он и правда был похож на грузина, но только лицом, а не темпераментом.