Джеральдин Маккорин - Где кончается мир [litres]

Время от времени сверкала искра, и все мальчишки победно взвизгивали, но она моментально тухла. Сломанную руку Дон неуклюже прижимал к груди. Пальцы его здоровой руки были в царапинах и ссадинах от многочисленных ударов о камень, но он продолжал бить лезвием о стену, пока кончик не поломался – раз, второй – и нож сделался слишком коротким. Лаклан принёс свой нож. Увидев у входа в пещеру Куиллиама, Лаклан покаялся в своём ужасном преступлении:

– Я знаю, я знаю! Прости! Я не доглядел, и он потух. Я Хранитель Огня, и я не доглядел! Но мы добудем огонь, Куилл. Ей-богу, добудем!

Очередная искра. Очередные радостные возгласы. Очередные разочарованные стоны.

Мистер Фаррисс приложил руку к паху – он потянул мышцы, втаскивая Куилла на Навес. На обратном пути к Средней он несколько раз потирал больное место. Однако в этот раз он просто нащупывал карман. Мистер Фаррисс вынул единственный оставшийся там камень.

– Попробуйте этим, – небрежно сказал он и кинул на Куилла предупреждающий взгляд, боясь, что он расскажет историю этого камня.

Дон ударил ножом о камень. Вспыхнула искра: перо загорелось, масло занялось – и у них снова был огонь.

– Спасибо, Воин! – закричал Дейви куда-то вверх. – Спасибо!

Остальные поблагодарили Донала Дона. Лаклан, Хранитель Огня, откинулся назад, опершись на руки, и заурчал от облегчения. Каждому мальчишке немедленно захотелось попрактиковаться высекать искры. Некоторым это даже удалось разок-другой.

Спустя несколько минут сверкнула ещё одна искра – такая яркая, что одиннадцать их теней стали чётко видны на задней стенке Хижины. Молния, где-то в море.

Как только фитили были зажжены, а котелок матушки Дейви с дождевой водой, приправленной маслом и рыбьими потрохами, поставлен греться, они собрались у устья пещеры и стали наблюдать, как гроза вяло движется по океану. Тёмные стволы дождя, веточки молний: единственные деревья, которые доводится повидать жителям Килды. Но зато какие деревья!

– Вы раньше видели китов? – спросил Куилл, но оказалось, что никто не видел. – А Хранитель Дозора видел, видели же, мистер Фаррисс?

– Видел, – сказал Фаррисс. – Там этот Левиафан, которого Ты сотворил играть в нём [5] Псалтирь 103:26. … – Потом он сморщился – от боли в паху. А может, от недавних воспоминаний.

Плечо Куилла не отнялось. Рука не потеряла чувствительности целиком – лишь два пальца. Должно быть, ключица у него только треснула, а не сломалась напополам. Ничего серьёзного, говорил он себе. Не это его убьёт. Но боль отвечала ему, что хорошая новость её не радует. Когда Куилл поднимал руку, чтобы взбираться, или переворачивался во сне на левый бок, боль орала так громко, что у него звенело в ушах. Как-то ночью ему приснилось, что его собака Крапива спутала его с овцой, схватила за плечо и намеревалась сбросить с вершины Руйвала.

Клейты почти опустели. Разных мальчишек отправляли за едой к разным клейтам, чтобы ни один не знал точно, в каких пусто, а в каких ещё есть птичье мясо. Все выщипанные перья были собраны в попытке хоть немного приподнять их тела над холодными камнями во время сна. Они беспрестанно чихали, а кожа их кишела паразитами. Зудящая, в струпьях и болячках, она то и дело трескалась, как панцирь у выросших крабов. Мальчишки словно вырастали из собственной кожи, несмотря на куда как скудное питание.

У устья пещеры в котелок непрерывно капала вода – кап-кап-кап – словно само Время неумолимо истекало, секунда за секундой. Это было последнее, что они слышали, когда засыпали, и первое – когда просыпались. Передышку они получали только когда вода в устье пещеры превращалась в лёд, и тогда холод оказывался худшей пыткой, чем бесконечное капанье.

Кеннет, Хранитель Дней, сказал, что настал День Всех Святых. Он сказал это с вызовом на лице – попробуйте, мол, поспорьте, так что все поняли, что это Кеннет, а не календарь решил, что сегодня Праздник Всех Святых.

– А точно не Рождество? – спросила Джон. – День Всех Святых уж явно прошёл.

– Кто из нас Хранитель Дней? – протрубил Кеннет.

После первоначального прилива воодушевления он подзабросил свои календарные обязанности. Недели на стенках Хижины разбредались во все стороны, дни пропадали, потому что не нашлось золы, чтобы их записать, по полмесяца исчезало из-за нехватки интереса. Но Кеннет заявил, что настал День Всех Святых, хоть скалы и были покрыты ледяной коркой, а сверху у входа за ночь нарастали сосульки.

– Если Хранитель Дней говорит, что нынче День Всех Святых, пусть так и будет, – сказал Мурдо. – Какая разница-то?

Разницы действительно не было никакой – праздновать было нечем. Но Хранитель Воспоминаний назойливо напоминал им об осенних праздничных днях на Хирте – о танцах и представлениях, историях и соревнованиях. В голове Кеннета День Всех Святых ассоциировался с деревенским пиром. Какая-то его часть ожидала пира, просто в благодарность за то, что он сказал, будто сегодня праздник.

– Пировать мы не можем, зато можем устроить соревнования, – сказал Куилл.

Где-то высоко над их головами в склоне Стака была крошечная трещина, позволявшая дождю проникать в камень и течь словно кровь по венам Воина, в конце концов просачиваясь через потолок в Среднюю Хижину. Каждая капля раздваивалась и медленно скатывалась по стене. Четыре дня спустя после дождя капельки образовывались быстрее и чаще. На полу появлялись лужи. Теперь, в разгар зимы, каждый день был четыре-дня-спустя-после-дождя. Они начали ненавидеть эту сочащуюся влагой расщелину в каменном потолке, подмигивавшую им, отражая свет единственной свечи-качурки.

Но в тот день – в так называемый «День Всех Святых» – они дали каждой капельке имя одного из двенадцати пони с Хирты и стали наблюдать, как они соревнуются, стекая по стене, – по двое – на время – на скорость – и борются за звание чемпиона в финале Праздничного Забега. Мальчишки орали до хрипоты, подбадривая своих «пони», так что когда пришло время песен, Хранитель Музыки возглавлял хор лягушек и овчарок – квакающих, кашляющих и рычащих гимны, колыбельные и баллады.

Куилл попытался спеть Мурдинину песню: «Вода так широка…» Но сеть, удерживающая его память, поистёрлась, и в ней открылись прорехи, через которые слова выскользнули и уплыли прочь.

Танцевать пришлось младшим. Старшие были слишком высокими, чтобы встать в Хижине в полный рост. Некоторым из тех, кто не доставал до потолка, когда они только прибыли, теперь приходилось сгибать колени, чтобы не стукаться головами. (Плечо Куилла было радо оправданию не танцевать.)

Пира не было. Костра тоже. Зато они провозгласили Джон Королевой Стака и жирным пеплом от прогоревшей качурки нарисовали корону с острыми зубцами на стене пещеры над её спальным местом. Когда она садилась, прислоняясь спиной к стене, рисунок оказывался прямо над её волосами.