Мила Нокс - Игра в сумерках. Путешествие в Полночь. Война на восходе [сборник litres]

– Эй, харе языком чесать. И пиликалку убери, я сказала! Ишь ты, размахался! Патлатый туда полез?

– Я сказал, не пущу! Это моя могила!

Снова крики и звуки борьбы. Наконец с поверхности донесся крик и эхом разлетелся по подземелью:

– Теодор, ты там?

Одиночество, угрожающе нависшее тенью нелюдимца, растворилось во мраке. Сердце вдруг подпрыгнуло и пустилось в пляс.

– Я здесь! – крикнул Тео и с удивлением заметил, какой радостный у него голос.

Наверху затопали, зашуршали, и вскоре Теодор в свете горящей ветки увидел знакомые лица. Они пришли – те, с кем он прорывался через ужасные Багровые топи. Кто держал ладони на его плечах, когда он, терпя адскую боль, отрывал от себя воспоминания. Те, кого он назвал друзьями. Шныряла с ухмылкой на все лицо, высокий невозмутимый Змеевик, а чуть поодаль, с лучиной в руке, перепуганная и бледная, но все-таки пришедшая на помощь Санда.

Они снова были вместе. Как во время путешествия.

«В этом мире у вас одно оружие – то, чего не бывает в землях Полуночи. Это свет». Кобзарь был прав. Они не остались прежними. Шныряла спустилась на пару ступеней и хлопнула Тео по плечу:

– А старикан прав: не сидится же тебе дома! Да и всем нам.

– Вы не обязаны… Я сам…

– Идиот. Если б твои извилины были такие длинные, как волосы, ты бы уже понял – мы не отпустим тебя одного.

По лицу Теодора медленно расползалась ухмылка, а Шнырялина стала еще шире. Он оглядел друзей – все они стояли рядом, готовые пуститься с ним в очередную авантюру, но теперь их объединяли не Макабр и мир Смерти, а нечто… иное. И Теодор признался себе, что слова Шнырялы, черт возьми, сделали его счастливым.

– Итак, ты хочешь найти… эту любовь.

Тео развернулся в темноту:

– Я услышал голос, и могила открылась, когда я сказал это слово.

– Тебя не смущает, что при слове «любовь» открылась… могила?

– Ну да. Это немножко могила.

– Немножко?

– Послушайте, это все-таки… любовь! – Язык Теодора тоже с трудом выговаривал это слово. А уж тем более в могиле. – Она не может быть опасной.

Они спускались в гулкую темноту. Пламя факелов лизало низкие стены, а время от времени за шиворот падали влажные комочки земли – и в этот момент труднее всего было забыть, где именно они находятся. Вдруг ступени закончились. Теодор сделал еще пару шагов и оказался в каменном коридоре.

– Что ты сказал, Тео? Не может быть опасной? А теперь… повтори это еще раз!

Шныряла подошла к стене напротив проема и осветила надписи. Многие были на камне выцарапаны, какие-то – выведены копотью от свечей. Надписи покрывали пол, стены и даже – кто умудрился туда забраться? – потолок.

Liebe.

Rakkaus.

Amore.

У Тео мурашки побежали по загривку от этих древних и не очень слов, оставленных неизвестно кем и когда, – и было в этих черточках и мазках что-то… жуткое. Тео сам не знал что. А потом понял. Слишком резкие штрихи. Слишком глубокие царапины. Слишком корявые буквы.

Все это писали безумцы.

Слова, сказанные минуту назад, – «Любовь не может быть опасной» – теперь показались ему насмешкой. Тео обменялся обеспокоенными взглядами с притихшими спутниками. Он поднял факел и с трудом проговорил:

– Нужно бы осмотреться.

Коридор оказался лишь каменной кишкой, соединенной с десятками других, – лабиринт, подобный Полуночному. А может, и тот самый. Копотью от факела они оставили на стене метку и двинулись дальше. Длинные коридоры, к счастью, были не так уж темны: кое-где на стенах висели небольшие масляные лампы. Когда друзья заходили в новый коридор, лампы загорались сами по себе, и это было жутковато, словно в пустынном лабиринте прислуживали призраки. Тео время от времени слышал голос. Под землей зов стал отчетливее:

– Войди… Войди…

Тео перехватил факел поудобнее, свернул за угол и разочарованно остановился.

Коридор оканчивался тупиком. Теодор махнул веткой, и пламя рассыпалось оранжевыми искрами, отразившись в гладкой стене.

Зеркало.

Какое-то время Тео рассматривал свое бледное лицо, выхваченное светом из мрака. Давно он не глядел на себя… До чего ж стал тощий! И будто еще вытянулся – правду Шныряла говорила: «Жердь, ну жердь!» В отражении показались Санда, Шныряла и Вик.

– Тут никого нет!

В этот момент раздался голос:

– Никого? А вы – кто?

У Тео отвисла челюсть. Остальные тоже застыли. Говорило зеркало!

– Хотя, если рассуждать словами Рене Декарта: «Я мыслю – следовательно, я существую», можно сделать вывод: в ваших головах слишком мало извилин, чтобы называться человеческими существами.

Поверхность Зеркала подернулась рябью, из темной глубины приблизился чей-то силуэт.

– Я тут, понимаете ли, ору-ору как идиот уже несколько недель – и никого! Чем вы там занимались, преферанс раскладывали? Котят гладили? Ей-богу, устал ждать! Пришлось сбросить вторую звезду, чтобы вы пошевелились…

В Зеркале появилось светлое и благородное мужское лицо. Блондин погладил горло пальцами, украшенными перстнями.

– Кхе-кхе… Охрип уже звать – один, в этом мерзком коридорчике… То ли дело, когда я висел в Версале! Людовик Восемнадцатый, Луи-Филипп, фрейлины, дворцовые интрижки… – Мужчина хихикнул. – Да, было время! Бонжур, мадмуазель, вы сегодня так прекрасны! Ох, нет, бородавка на вашем носу совсем не видна под десятью слоями пудры!

Между Тео и Виком высунулась острая мордашка Шнырялы:

– Э… вы кто?

– Вообще-то, мадмуазель, здороваются не так, но я уже сложил мнение о вашем уровне культуры! Меня зовут… – Мужчина слегка поклонился, страусиное перо на его голубом берете всколыхнулось. – Валет Червей.

«Господи, это же он самый!» – ахнул про себя Тео.

Сколько вечеров он играл в карты с отцом, а пару раз – с изворскими ребятами, пытаясь влиться в компанию… Обычно все оканчивалось плохо: он проигрывал, ребята придумывали «дураку» идиотское задание, и Теодору приходилось скрипя зубами это выполнять. Но он точно помнил изображения на картах. И это – тоже!

Лицо молодого аристократа с тонкими усиками и хитрой улыбкой. Кудри цвета пшеницы вьются до плеч. Роскошный голубой с красным камзол, через плечо перекинута портупея, расшитая знаками, а под горлом собрано снежно-белое жабо. В левой руке Валет вальяжно держал алебарду, на блестящем лезвии которой краснел знак червей.

Валет зевнул:

– Еще вопросы?

– Валет Червей? – недоверчиво переспросила Шныряла.

– Господь всемогущий! Так и знал. Едва я увидел ваши грязные несимпатичные лица – ну кроме твоего, юноша со змеями на костюме… А кстати, костюмчик хороший – хочу такой себе! В общем, я сразу понял: тут произошла ошибка! Мало того что вы не одарены благородством, так еще и обделены умом.

Валет выхватил из кармана свиток и зачитал: