Мила Нокс - Игра в сумерках. Путешествие в Полночь. Война на восходе [сборник litres]

Вынул из походного мешка отрезок бечевки. Распустил длинные волосы, заплел их в плотную косу, перевязал веревкой и упрятал под плащ, а ворот поднял – теперь со стороны и не догадаешься, что у него длинные волосы. Затем вытащил жестяную кружку, зачерпнул горсть земли и бросил внутрь, плеснул воды. Размешав массу, принялся обмазывать лицо грязью, старательно втирая комья в шрам, чтобы скрыть главную примету. Он также втирал грязь в волосы, лоб, шею, обляпал липкими комьями одежду, а под конец вымазал руки: кусочки земли тут же забились под отросшие ногти. Вид у Тео теперь был, конечно, ужасный. Но не настолько, насколько должен быть. Раскрыв пошире мешок, Тео вынул нечто тяжелое, обмотанное тканью. Внутри свертка оказалась тушка кролика. Тео выхватил нож, вспорол кролику брюхо и, нацедив в ту же кружку крови, глубоко вдохнул.

– Давай же.

И, собравшись с духом, плеснул кровавую жижу себе в лицо. Остатки вытряхнул на макушку, и липкие струйки крови затекли за шиворот. Ничего, зато теперь точь-в-точь один из нелюдимцев, что прятались по подвалам и погребам. У них, правда, вид еще хуже: на одежде не только свежие, но и застарелые пятна крови, ноги босые и замызганные, зубы – желтые, с кусочками чего-то темного, застрявшего между клыками.

Но Тео уповал на то, что во мраке не очень-то разберут. А даже если и заподозрят, у него есть главный аргумент. Его тень.

Спрятав мешок и попрощавшись с конем – тот так и шарахнулся, учуяв запах крови от руки Тео, – он прокрался к возвышению. Там, среди темных стволов, слегка замутненных пеленой тумана, виднелись высокие стены. Выложенные из обожженного красного кирпича, в свете красной кометы они казались багровыми. Стены были могучие, несколько метров высотой.

Теодор вытянул шею, приглядываясь: по ту сторону виднелись крыши зданий, а чуть дальше стояло длинное строение, на вершине которого мерцал крест. Колокольня.

Сердце Теодора зарысило, понеслось вскачь. Вот она. Церковь, выстроенная в сердце звезды, крепости Алба-Юлия. Засев среди зарослей, Теодор судорожно соображал. Стены высокие и гладкие, не забраться. Чуть поодаль в полумраке белел арочный вход в крепость. Луна уже зашла, потемнело, и в рассветных сумерках Теодор осмотрел дорожку. Арка пуста. На страже – никого, лишь деревья бросают тени на тускло мерцающую тропу.

Тео выскочил из укрытия и перебежками, скользя в тенях, так, как он научился за долгие годы бродяжничества по Извору, двинулся к арке. Что откроется по ту сторону? Тео видел часть мостовой за аркой, уводящей вверх, видимо, через площадь к церкви.

Тео подскочил к каменным вратам и запнулся.

В лицо дохнуло мертвящим ветром. Дуновение шевельнуло волоски на голове, и ноги тут же подогнулись от нахлынувшего ужаса. Впереди в полумраке выросли две высокие темные фигуры.

Тени…

Тео стоял и ждал, когда они подберутся ближе: ничего больше он сделать не мог. Холод разливался внутри, сердце оцепенело от леденящей ненависти, которой дышали тени, и сопротивляться этому ужасу было невозможно.

Тени поползли быстрее, и Тео вскричал:

– Погодите! Я… я пришел служить вам. Пришел служить Йонве!

Его неуверенный вскрик затерялся следи туманного полу мрака. На миг в голове Тео мелькнула мысль: хуже этой идеи он не мог придумать! Все пропало…

Сзади раздался хриплый, надломленный голос:

– Кто ты?

Дрожа всем телом, Теодор обернулся.

Перед ним маячили две темные, ужасные фигуры – в полумраке блестели жадные глаза, дыхание вырывалось из впалых грудных клеток с хрипом и зловонием. Один стригой, повыше, с рассеченной наискось щекой, рывком приблизил свое лицо к лицу Тео, и парень отшатнулся.

«Давай, Ливиану!» – рявкнул про себя Теодор. И позволил себе отдаться тем чувствам, что сдерживал так долго. Они нахлынули. Разом. Перед глазами плясало высокое пламя, лижущее полуночное небо. Он слышал крики: «Тварь! Нечеловек! Стой передо мной на коленях, мразь!», вопли обезумевшей птицы, звон стекла, стон матери, которую Тео несет на руках, визг и рявканье нелюдимцев, ожесточенный ледяной вой теней во время бойни под Брашовом, причитания Дана, сжимающего культю, его голос: «Тут нелюдимцы меня схватили, вытянули руку на камень, и этот Белый…»

Ненависть всколыхнулась жаркой, душащей, могучей волной. Ароматы и звуки стихли, будто кто прикрутил. На миг глаза застлал туман – но не белесый, а черный. Все заволокло серой пеленой, сквозь которую Тео едва видел блеск страждущих глаз нелюдимцев. Мир заволокла пелена из тишины, Тео слышал лишь собственное хриплое дыхание и бешеный бег крови. И – далеко за спиной – легкую поступь своей тени.

Она откликнулась.

– Я пришел, – прохрипел он низким, гулким голосом, – служить Йонве.

Нелюдимцы шагнули к нему: плотную черную пелену прорвал хрип из их глоток, в нос ударил тлетворный запах, но Теодор уже отдался тем чувствам, которые сделали его нелюдимцем.

– Что за паскуда такая, а? А ну глянь на него, Жила.

Второй, пониже, с когда-то рыжими волосами – сейчас же макушка облезла и блестела как яйцо, а оставшиеся патлы сбились в колтуны и болтались перед лицом – сунулся мордой к Тео и звучно втянул воздух ноздрями.

– Аррр, – проскрежетал Жила. – Паскудненький какой-то, что ни говори. Пахнет-то слышь как? Кролика жрал, что ль, а, крысеныш-ш-ш?

– Ну жрал! – рявкнул Тео в ответ.

– Аррр! – заклекотал стригой, расширив ноздри и щелкая зубами. – Сожрать, что ли, Косой, а? Жрать-то хочетсс-ся. Очень хочетс-с-ся, с ночи на посту. Никакой человечины уже какой день, а?

Позади Тео всколыхнулись тени, обдав спину мертвецким дыханием. Тело пробрала дрожь, но изнутри вставал жар – в животе клокотал, кипел гнев. И его тень чувствовала это. Шла на зов.

Жила протянул заскорузлую лапу и ткнул Тео в ребро.

– Фу, крысеныш вонючий! – Он сплюнул на сапоги Тео. – Кролик и то жирнее будет, этот тощий как доска. Жрать нечего.

– Слышь, Жила, а не тот ли пацаненок, что нам сказали? Да пасть-то паскудную защелкни, разорался тут. Белый Слепец что говорил: сунутся четверо – поймать живьем, тащить к нему.

– Так то четверо, Косой, у тебя мозги прогнили, что ли? – прохрипел Жила. – Где четверо видишь, где? Один. Значит, жрать можно.

Теодора аж затрясло, когда он услышал про Белого Слепца.

– Да плевать мне на Слепца, слышишь? Жрать хочу. Он, конечно, молодец. Значит, детенышей – к нему на стол, да? А я что, псина, его объедками кормиться? А? Давай сожрем по-тихому никто и не заметит. А, Косой?

И нелюдимцы принялись лаяться, но Теодор взял себя в руки. Уж верно говорил Змеевик: не подобны они людям. Лишь образ былых людей, раз опустились до того, чтобы заниматься людоедством. А уж как говорят… И Теодор, кажется, понял, в чем промах.